На линии огня - Михаил Сидорович Прудников
Полицейский нехотя, сквозь зубы объяснил дорогу, и тогда «Дорохов» сделал петлю — вышел из одних ворот рынка и сразу вернулся в другие. Он преследовал две цели: во-первых, поддерживать у врага уверенность в том, что ему есть что скрывать, во-вторых, убедиться, действительно ли за ним ведется слежка.
Полицейский, видимый «Дорохову» сбоку, стоял навытяжку перед человеком в штатском и о чем-то подробно докладывал ему, кивая головой в направлении, куда только ушел «Дорохов».
Теперь слежка уже не вызывала сомнений, но по задуманному плану на нее еще рано было обращать внимание. Главное, выдержать заранее выработанный темп, не сбиться…
В паспортном столе лейтенант немецкой армии долго рассматривал удостоверение «Дорохова» и его справку об освобождении из тюрьмы, потом сказал:
— Вам надлежит сделать отметку в городской полиции, потом приходите за паспортом.
Переводил «Дорохову» худой, серолицый переводчик, который, конечно, и понятия не имел, что его старания излишни — «Дорохов» прекрасно знал немецкий язык.
Кланяясь на прощанье, посетитель поблагодарил лейтенанта и отправился прямиком в полицию. Здесь его ждал сюрприз, который, впрочем, не вызвал в нем большого удивления. Начальником полиции оказался тот самый человек в штатском, что расспрашивал полицейского на базаре.
— Что вам угодно? — настороженный приходом «Дорохова», спросил Околович. Он не имел никаких инструкций на случай появления этого человека в своем кабинете и сейчас про себя клял немцев, не предусмотревших такой вариант.
— Мне, господни хороший, — заканючил «Дорохов», —
паспорт получить надо.
Околович соображал — должен он содействовать «Дорохову» в обмене паспорта или нет? В противном случае ошибка была чревата серьезным разносом начальства, и он решил выиграть время.
— Давайте ваше удостоверение. — Околович принял документ, с каждой минутой все больше убеждаясь, что стоящий перед ним человек не так уж прост, хотя внешне, со стороны, в его игре вроде бы нет изъяна.
Околович понимал, что решение ему мог подсказать только Фибих. Но ждать до завтрашнего утра? А вдруг подозреваемый скроется? И все-таки он рискнул.
— Приходите завтра. Сегодня я ничего не могу для вас сделать.
— Как же так, господин хороший? — «изумился» «Дорохов». — А сегодня куда же я? Мне где-то жить надо, где-то работать? На что же я буду питаться?
— Приходите завтра, — жестко повторил Околович, ощущая, как им овладевает недовольство собой.
В планы «Дорохова» не входило мозолить глаза полицейским, злить их напрасно, но, ретировавшись с «недовольным ворчанием» из кабинета начальника паспортного стола, он тут же отправился в находившуюся в этом же здании жандармерию и был пропущен, поскольку только что вышел из полиции и благодаря этому не вызывал подозрения у часовых.
В жандармерии «Дорохов» прежде всего осмотрелся. Еще в дверях он заметил: у крыльца полиции стоит мотоцикл с коляской, а у дверей жандармерии — три легковых машины, из которых шефу жандармов, вероятнее всего, принадлежал серый «оппель». Водитель «оппеля» спал на переднем сиденье, так что «Дорохова» он не заметил.
При входе в жандармерию было одно мгновение замешательства — «Дорохову» надо было уверенно и сразу, как не раз бывавшему здесь человеку, направиться к кабинету шефа. Здесь ему относительно повезло — за одной из дверей девушка секретарша сказала кому-то невидимому:
— Извините, меня ждет господин Вюрц.
Эту фамилию «Дорохов» слышал еще в тюрьме, и сейчас уверенно направился к двери, за которой слышал голос, и скромно сел на свободный стул в углу приемной.
В приемной дожидалось своей очереди еще несколько человек. В двоих «Дорохов», несмотря на гражданское платье, угадал немцев. Третий был, несомненно, русским, но держался довольно независимо, с достоинством.
Вскоре секретарша вернулась в приемную и сразу заметила «Дорохова».
— Что вам уюдно? — тщательно стараясь скрыть брезгливость от внешнего вида посетителя, спросила она.
— Я… это… на прием к господину Вюрцу.
— Он назначал вам? По какому вопросу?
— По личному.
По личным вопросам господин Вюрц не принимает.
Девушка уже отвернулась от него, считая вопрос исчерпанным. «Дорохов» решил оставаться в своем углу до тех пор, пока его или примут, или выгонят.
Из кабинета Вюрца вывалился пожилой, примерно одних лет с «Дороховым», жандарм в чине фельдфебеля, и секретарша кивнула следующему посетителю:
— Прошу.
Тут же она снова заметила «Дорохова», удивленно подняла брови:
— Я же объяснила! Господни Вюрц вас не примет.
— Да куда же мне податься? — запричитал было «Дорохов», краем глаза наблюдая в приоткрытую дверь за пожилым жандармом, только что покинувшим кабинет Вюрца. — Я уже просто не знаю теперь… Тут не принимают, там не принимают… Обещали содействие…
«Дорохов» говорил, а сам в то же время вспоминал усталый взгляд пожилого жандарма. Кажется, именно такой человек ему и нужен сейчас, кажется, у такого человека можно вызвать хотя бы мгновенную жалость, сочувствие…
— Я уже объяснила вам! — недовольно повысила голос секретарша, и «Дорохов», не тратя больше слов, быстро поднялся, пошел из приемной.
В коридоре он толкнулся в дверь, за которой только что скрылся пожилой жандарм, и начал прямо с порога, до неузнаваемости, так, что его едва можно было понять, коверкая немецкие слова:
— Много извините… Господин… Не знаю, как сказать ваш чин… Обстоятельства… Не дайте погибнуть… Завтра обещают, а я могу умереть сегодня.
— В чем дело? — Жандарм смотрел на просителя недоуменно и настороженно.
— Всю жизнь прожил в России… Но мать немка… Оказался в Полоцке… Недоразумение… Был арестован… Разобрались, отпустили… Завтра обещают помочь… Но сегодня… Я умру от холода… Инвалид… Старая болезнь… Плеврит… — «Дорохов» подал жандарму справку.
Тот машинально взял документ, так же машинально развернул его, и тут произошло неожиданное: жандарм мгновенно поднял взгляд — его глаза выражали острый интерес к посетителю.
«Он знает обо мне, — понял «Дорохов». — Ну, конечно, они все предупреждены, чтобы случайно не арестовали меня. Что из этого? А ничего! Не станет же он и впрямь арестовывать меня в кабинете! Наверняка получил инструкции…»
— На улице холод… — продолжал причитать проситель. — Нет крыши… Очень холодно…
— Я понял вас, — сказал жандарм с интонацией, тоже неожиданной для «Дорохова». — Я могу дать вам один совет. Вы должны как можно скорее убраться отсюда. Вы поняли меня?
«Что за этой интонацией? — оценивал «Дорохов». — Вроде бы доля сочувствия. Но откуда у него может быть сочувствие ко мне? Откуда?.. И все-таки, похоже, оно есть. Тогда — осторожно, тогда — не пережать».
— Я понял вас, — с предельной грустью сказал «Петр Андреевич» и, поворачиваясь, чтобы уйти, в последний момент задержался. — Может быть, хоть что-нибудь теплое?.. Пальто?.. Замерзну…
Он вдруг подумал, что столь убедительная
