Джейн с Холма над Маяком - Люси Мод Монтгомери
А еще она совершенно свободно беседовала со всеми на самые разные темы. С молодежью ей нравилось играть, а вот беседовать она предпочитала с людьми постарше. Вела с Шире-Шагом захватывающе интересные дискуссии касательно зеленого корма, цены на свинину и причин, по которым коровы жуют древесину. Каждое воскресное утро она вместе с Джимми-Джоном совершала обход его фермы, проверяла состояние посевов. Дядюшка Надгроб научил ее править упряжной лошадью.
– Этой раз покажи – сама колесо смастрячит, – хвастался он Джимми-Джонам.
Шире-Шаг решил это подтвердить и позволил Джейн довезти полный воз сена до большого сенника Джимми-Джона.
– Сам бы лучше не справился. У тебя чутье на лошадей, Джейн.
Но самым любимым другом Джейн стал старый Тимоти Соль, живший неподалеку от бухты в домике с низко нависшей крышей, под темными елями. У этого старика было невероятно жизнерадостное и подвижное лицо, все в морщинах, с глубоко посаженными глазами, напоминавшими два омута смеха. Джейн просиживала с ним часами, пока он вскрывал моллюсков и рассказывал ей истории о моряцких невзгодах, древние полузабытые легенды про дюны и речные русла или декламировал старинные поэмы Северного побережья, похожие на клубы тумана. Иногда к нему приходили другие старые моряки и рыболовы и тоже принимались травить байки. Джейн сидела и слушала, отгоняя ручного поросенка Тимоти, когда тот подбирался слишком близко. Вокруг бушевали соленые ветра. Легкие волны на поверхности бухты с закатом становились игривее, так что рыбачьи лодки подкидывало до луны. Иногда с дюн наползала призрачная пелена белого тумана, холмы на другом берегу бухты превращались в смутные силуэты, и даже самые уродливые вещи казались дивными и загадочными.
– Ну, как житуха? – серьезно интересовался Тимоти, и Джейн с той же серьезностью ему сообщала, что житуха у нее лучше некуда.
Тимоти подарил ей стеклянную коробочку, где лежали ракушки и кораллы из западных краев и из Ост-Индии. Он помогал ей притащить с берега плоские камни – ими она выкладывала дорожки у себя в саду. Научил пилить, заколачивать гвозди и плавать. Джейн, прежде чем смогла поплыть, выхлебала половину Атлантического океана (так ей казалось), а потом – мокрая, но совершенно счастливая – помчалась домой похвастаться папе. А еще она соорудила гамак из бочарных досок, о котором потом судачил весь Холм над Маяком.
– У этой девоньки любое дело спорится, – сказала миссис Сноубим.
Тимоти повесил гамак между двумя елями. У папы такие вещи получались так себе, хотя он и пообещал Джейн, что поможет, если она придумает ему рифму к слову «квакша».
Тимоти научил Джейн читать небесные знаки. Раньше она была очень поверхностно знакома с небом. Прекрасно было стоять на Холме над Маяком под раскинувшимся во всю ширь синим куполом, часами сидеть у корней ели и всматриваться в небо и в море или в какую-нибудь веселенькую золотистую лощину между дюн. Она выяснила: кучевые облака – к хорошей погоде, а перистые – к ветру. Узнала, что после румяного рассвета идет дождь (о том же говорят темные елки на холме Младшего Дональда, если видны очень отчетливо). Джейн всегда радовалась, когда над их Холмом шел дождь. В городе она никогда его не любила, но здесь, у моря, он стал ей по сердцу. Приятно было слушать в ночи его шелест среди папоротников под окном; ей нравились и звуки, и запахи, и свежесть. Нравилось выходить под дождевые струи, чтобы промокнуть до нитки. Нравились ливни над бухтой, среди дымки и багрянца, когда в это же время на Холме над Маяком стояла ясная погода. Ей нравились даже грозы, которые уходили в море и за неотчетливую цепочку дюн, а к дому не приближались. Правда, однажды ночью разразилась страшная гроза. Синие мечи молний рассекали тьму, гром грохотал прямо над Холмом. Джейн сжалась в комок под одеялом, зарывшись лицом в подушку, и тут вдруг почувствовала, как папа обнял ее за плечи. Он приподнял ее и прижал к себе, потревожив и возмутив обоих Питеров.
– Моя Джейн испугалась?
– Не-ет, – мужественно соврала Джейн. – Просто… так нечестно.
Папа расхохотался.
– Самое подходящее слово. Так грохотать громом совершенно нечестно. Но он скоро стихнет… уже стихает. «Столпы небес дрожат и ужасаются от грозы Его»[17]. Знаешь, откуда это, Джейн?
– Похоже, из Библии, – ответила Джейн, как только смогла выдавить хоть слово после раската, который едва не расколол Холм на две половины. – Только я не люблю Библию.
– Не любишь Библию? Ах, Джейн, Джейн, это никуда не годится. Если человек не любит Библию, значит либо с ним что-то не так, либо с теми, кто его с Библией знакомил. Нужно с этим что-то делать. Библия – прекрасная книга, моя Джейн. Там целая куча замечательных историй и лучшая в мире поэзия. Там множество изумительных примеров очень человечной человечности. Там полно замечательной бессмертной мудрости, и истины, и красоты, и здравого смысла. Да-да, мы с этим обязательно разберемся. Похоже, гроза уходит… и завтра утром мы снова услышим, как прыткие волны перешептываются друг с другом. Увидим волшебство серебристых крыл, когда чайки поднимутся в воздух. Я начну работу над второй песнью моей эпической поэмы о жизни Мафусаила, а Джейн будет испытывать приятнейшие муки, пытаясь решить, в доме нам завтракать или на воздухе. «Горы и холмы будут петь пред нами песнь…»[18] Это тоже из Библии, Джейн. Тебе очень понравится.
«Ну, может быть, – подумала Джейн, – только для этого точно потребуется чудо».
Она так любила папу. Мама все еще сияла в ее жизни – как воспоминание о первой ночной звезде. Но папа был… папой!
Джейн снова заснула, и ей приснился страшный сон, в котором она никак не могла найти луковицу и папины носки с синим мыском, которые необходимо было заштопать.
23
В итоге Джейн выяснила, что полюбить Библию можно и без всякого чуда. Каждое воскресенье в полдень они с папой уходили на берег моря, и он читал ей священную книгу. Джейн очень полюбила эти воскресные полудни. Они брали с собой обед и ели его, расположившись на песке. В Джейн пробудилась врожденная любовь к морю и ко всему с ним связанному. Она полюбила дюны, музыку ветра, свистевшего над серебристым безлюдьем песчаного пляжа, дымчатый очерк дальнего берега, который в погожие синие вечера усыпали самоцветы огней. А еще ей нравился папин голос, читавший ей Библию. Папиным голосом все звучало красиво. Джейн часто думала, что, если бы у папы совсем не было больше никаких достоинств, она бы полюбила его за один только голос. А еще ей очень нравились папины пояснения, потому что благодаря им строки оживали. Раньше она и не подозревала, что в Библии есть столько интересного. Справедливости ради надо сказать, папа не донимал ее всяким «пурпуровым и червлёным».
– «При общем ликовании утренних звезд»…[19] В этом вся суть радости творения, Джейн. Слышишь бессмертную музыку сфер? «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиною Аиалонскою!»[20] Сколь утонченная беспардонность, Джейн… Такого даже Муссолини не отчебучить. «И сказал: и здесь предел надменным волнам твоим…»[21] Вон, смотри, Джейн, как они катятся… «Доселе дойдешь и не перейдешь…»[22] Высший закон, которому подчиняются все, исконен и вечен. «Нищеты и богатства не давай мне…»[23] – молитва Агура, сына Иакеева. Здравомыслящим он был человеком, этот Агур, моя Джейн. Я ведь говорил тебе, что в Библии пропасть здравого смысла. «Глупый весь гнев свой изливает…»[24] Притчи строже к глупцам, чем к кому бы то ни было, Джейн… и поделом. Именно от глупцов,
