Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова
Попугай шуток не любил и обид не прощал. Он выбросил сахар, вскочил в кольцо и, раскачиваясь, громко прокричал:
— Старая ведьма... Полундра... Сатана в юбке... Поднять паруса...
Мария откровенно хохотала. Госпожа Постникова присела в торжественном реверансе, как, по ее мнению, делали парижские модистки. За шкафами, которыми отделялась длинная и узкая полоса салона, где и помещались мастерицы, также засмеялись. Хозяйка вспыхнула. Нет, безусловно, Марию нужно гнать из мастерской вместе с попугаем Нико.
Мастерская пропиталась сладковато-угарным запахом керосиновых ламп. «Кишка», как ее называли мастерицы, была непригодным местом для работы. Узкая, длинная, задавленная столом и скамьями, «кишка» и днем и ночью освещалась керосиновыми лампами. Мария удивлялась каждый раз, как можно проводить в «кишке» целые дни.
Стоял май. Яркий. Солнечный. Природа звенела голосами птиц, шорохом распустившихся деревьев, опьяняла запахом первых цветов, изумрудной зеленью, а здесь — мрачно, уныло, словно в келье.
Мастерицы, бережно взяв прозрачный газ или искусственные цветы, прилаживали их к шляпкам, укрепленным на болванках. Иголки мелькали в руках. Говорили шепотом, кабы, не дай бог, не услышала хозяйка. К тому же «кишку» скрывали и от заказчиц.
— Что у тебя получилось с хозяйкой-то? — спросила Марию Аннушка, миловидная женщина лет пятидесяти. — Гляди, девка, не сносить головы — выгонит, как пить дать, выгонит... Чудная ты. Разве так спорят с хозяйкой?! Сто раз твоя правда, а копейку не переспорить.
— Копейка... Копейка... Правда на моей стороне, значит, я и побеждать буду. Времечко-то наступает наше, девоньки. — Мария присела на скамью и, оглядев мастериц, уверенно сказала: — Нужно объявить забастовку, потребовать. сокращения рабочего дня и увеличения заработной платы. На нас какие барыши хозяйка имеет, а мы, как рабы, безголосые. В день за работу лучшей мастерице платят сорок копеек. Сколько стоит шляпка самая немудрящая? Пять рублей. Ну, там разный материал на рубль с полтиной, будем класть округло — два рубля. Значит, на каждой шляпке хозяйка имеет чистого дохода три рубля! Иными словами — невиданные проценты.
Мастерицы возмутились: действительно грабительница! Мария каждый раз просто и убедительно доказывала, как их обдирают и эксплуатируют, и женщины задыхались от возмущения. И каждый раз призывала протестовать, но куда там протестовать, когда на руках детишки!
— И напрасно вы всего боитесь — май самый сезон в шляпном деле... У хозяйки нет ни стыда ни совести, но потерять нас она испугается... Убытки-то какие! — Мария улыбнулась широко и сказала: — Попугай Нико и тот смелее нас.
Мастерицы захохотали и тут же испуганно замолчали, опасаясь, что их услышат в салоне.
Мария взяла открытки и принялась крупными буквами на обратной стороне писать:
Народ мы русский позабавим,
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим.
Прочитала и, хмыкнув удовлетворенно, продолжала:
Когда б на место фонаря,
Что тускло светит в непогоду,
Повесить русского царя,
Светлее стало бы народу.
Прикусив по школьной привычке кончик карандаша, в самом низу открытки предложила и другой вариант:
Друзья, не лучше ли на место фонаря,
Который темен, тускл, чуть светит в непогоды, —
Повесить нам царя?
Тогда бы стал светить луч пламенной свободы.
Четверостишия эти принадлежали далеким временам. Их относили к декабристам, воспевавшим свободу, равенство и братство.
О декабристах Мария узнала в кружке, который стала недавно посещать. Кружок вел студент, приехавший из Одессы. От него она услышала об идеалах, трагической судьбе декабристов. Стихотворения декабристов, которые читал студент, восхитили ее простотой и искренностью, хотелось их довести до сознания этих вечно запуганных и измученных женщин.
Вот и пустила по рукам мастериц открытки с модными дамами и крамольными стихами.
Для Марии началась новая жизнь — кружки, листовки, запрещенные книги, нелегальные собрания, тайные встречи, споры о смысле жизни и убежденность в необходимости борьбы за правое дело.
«ИМ МАЛО БЫЛО КАЗНИ — ИМ НАДОБНО ЕЩЕ ТИРАНСТВО»
Лето 1897 года в Саратове стояло жарким. Ни ветерка, ни облачка. Лишь полыхает огромный шар солнца, багрового, окруженного слепящей короной из прямых лучей, терявшихся в неведомых далях.
Соколову гору видно издалека. Ее и Степан Разин увидел, когда со своей ватагой спускался по Волге. Весь народ тогда вывалил на берег реки — вольному атаману поднести хлеб-соль. Ударили колокола Саратова и во славу Емельяна Пугачева. Он приказал для честного народа сбить пудовые замки с амбаров, щедро потекли драгоценные хлеба. И долго в народе пели вольные песни о царе-батюшке Емельяне Ивановиче, который живота не пожалел за правое дело.
И не испугал храбрых саратовцев царев указ, каравший за вольницу и непослушание. Читали его глашатаи народу, согнанному на Сенной базар. Слова-то какие страшные: «При всех тех селениях, которые бунтовали или хотя ослушными словесами противу законного начальства оказывались, поставить и впредь не велеть снимать по одной виселице, по одному колесу и по одному глаголю для вешения за ребро».
Указы указами — только народ волжский отличался храбростью и извечной любовью к свободе.
Мария торопилась по главной Московской улице, которая шла через весь город от волжских набережных до площади.
Июль всегда в Саратове жаркий. На небе, белесом от зноя, робкие голубые разводы. Если, прищурившись, посмотреть на огненное солнце, то видна корона, захватывающая чуть ли не все небо.
Солнце дробится в куполах собора, придавая зелени стен белесость. С куполов поднялись голуби и замахали крыльями, словно пытаясь закрыть ослепительные солнечные лучи. «Странные птицы, — подумала Мария, провожая глазами закрученных каруселью голубей. — То слабые комочки, подвластные ветру, которые едва справляются с воздушными течениями, то птицы, плавно парящие в выси, широко разбросав крылья, спокойные и величавые в движениях».
Городской собор стоит на возвышении, обнесен чугунной оградой и плотным кольцом кудрявых лип.
Величаво течет Волга. Бескрайняя... С редкими зелеными островками, словно на сказочной картине. Красивы островки с косяками уток над заливными лугами и белыми утесами, казавшимися ненастоящими. Грузно ползут баржи, бороздящие реку на поводу у маленьких буксиров. На баржах на веревках сушится белье. Разноцветное, яркое, как разгорающийся день. Матрос в тельняшке играет
