Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова
Телега пропылилась. Колеса поднимали песчинки легким облачком, было трудно дышать. Возница оказался мрачным и злым. Посконная рубаха почти истлела на теле, обнажая худые лопатки. Курил он какую-то гадость, от которой кашлял, раздражая зловонием Марию.
Словно мираж в пустыне, на Марию надвигалась процессия. Мария протерла кулаками глаза и вопросительно уставилась на мужика. Поднимая облако пыли, по дороге медленно шли люди. Понурые. Обессиленные. По бокам на лошадях — солдаты. Покрикивали и лениво подгоняли мужиков, босыми ногами месивших пыль.
Возница, нахмурившись, натянул вожжи и, сняв рваную шапку, поклонился.
— Дорогу... Дорогу!.. — прокричал офицер и выразительно погрозил плеткой, словно не замечая, что дорога пустынна. Потом привстал в стременах и, кашляя и давясь пылью, вновь принялся кричать: — Подтянись, православные! Подтянись!..
Слов его никто не слушал. Все так же медленно плелись мужики. Кто-то бросил взгляд на телегу. И такая боль была в глазах, что девушка невольно поклонилась. Возница вновь и вновь кланялся в пояс. Долго и тяжело проходила процессия. Лица мужиков покрыты пылью. Ноги растрескались. Кое-кто поддерживал руками штаны да протирал слезившиеся глаза.
— Куда это они? — спросила Мария возницу, когда облако пыли закрыло последних мужиков.
— Сечься, — уныло ответил возница, водружая на голову шапку. — Куда еще ноне поведут мужиков...
— Сечься?! Что это значит?! За что?! — Мария вопросительно подняла плечи и не отводила глаз от пыльного облака, соединившего проезжую дорогу с горизонтом. — Их будут, голодных, сечь? С ума спятил, дядя...
— Это не я с ума спятил, а власти, — зло отрезал возница и выразительно сплюнул. — Елки-моталки...
— Господи, да что же это такое?
— Как раз погнали мужиков твоей Екатериновки, барышня! Дело-то такое. Мужики начали бунтовать. И как не бунтовать?! Детишки с голодухи мрут, родителев, почитай, всех на кладбище снесли, да и молодые-то еле ноги волочат. Тут горячие головы и надоумили: барский амбар полнехонек зерном... Говорят, барин зерно за окиян готовится везти, да все времечко выгадывает, кабы подороже продать. Кровопиец проклятый!.. — Возница привычно перекрестился и совсем неизвиняющимся голосом произнес: — Господи, прости меня, окаянного!
Мария, все еще не понимая настоящего смысла слов возницы, припомнила, как возмущались все в толстовском комитете (помощь голодающим организовал Лев Толстой, он и деньги доставал и настаивал на организации в губерниях столовых) тем обстоятельством, что в условиях небывалого неурожая, голода и эпидемий помещики продолжали продавать зерно за границу. Зерно, взращенное потом и кровью крестьян, уплывало в дальние страны. «Экспорт зерна остался на прежнем уровне», — писали с торжеством газеты. В такое время вывозить зерно за границу! А как же разговоры о любви властей к народу, о том, что царь-батюшка печется о судьбе своих верноподданных?
— Так вот... Мужики недоброй ночкой сорвали замок, а кто болтает, что сторож сам отдал ключи, да те всем миром решили его не выдавать. — Возница уныло махнул рукой. — Ну да ну... Все-то тебе не ясно, девонька... Сорвали замок да зерно-то и поделили. И сразу ожила деревенька — из труб повалил дымок, и святым ржаным духом запахло. Бабы расцвели, как у праздничка... Только недолго пировали. Приказчик вызвал барина, тот — войска... Мужики в Екатериновке крепкие и зачинщиков не выдали. Слух о войске разошелся мигом... Из соседних сел в Екатериновку понабрался народ — кому сват, кому брат. Помещик грозился все село с малыми детьми в Сибирь сослать, коли не выдадут смутьянов. Только мужики виниться не захотели... Ну, барин покричал, пошумел, велел стражникам по избам ходить да хлеб отбирать... Народ не мог этого простить. Ну, секи, ссылай в холодные края, но зачем хлеб-то отбирать у малых детушек, которые его, поди, отродясь, и не видывали... Собака на сене: ни себе не дам, ни тебе — гав... Думал, думал барин — жалко стало село в Сибирь высылать. Один убыток... Кто на него работать будет?! Баре тоже ума-разума набрались. — Мужик прищурился, будто прикидывая выгоду барскую, и подтвердил: — Раньше в аккурат сослал бы, а теперь решил проучить розгами. Только в селе-то чинить суд-расправу не решился: и мужики волком смотрят, и солдатушки-то, бравые ребятушки, из мужичков. Вот и пораскинь мозгой. Князь Оболенский выпорол мужичков, а те ночью именьице-то и спалили... Ненароком, конечно. Так их, милых, в другую деревню повели. И себе безопасно, и соседей устрашить.
Лицо возницы стало непроницаемым. Только в глазах запрыгали хитринки.
— И кто спалил? — растерянно спросила Мария, натягивая на голову газовый шарф.
— Фу-ты, глупая какая... Кто его знает, сказано тебе — ненароком... — Возница рассердился на собственную болтливость и на непонятливость спутницы. — Бабы, что ни говори, дуры. — Он покачал головой в драной шапке, то ли от недоумения, то ли от возмущения. Потом подозрительно посмотрел на Марию, но, увидев в ее глазах неподдельное изумление, смягчился и повторил: — Бабы — чертовы куклы...
— Значит, спалили?
— Всё спалили: и усадьбу барскую, и службы, и пристройки... Господь уберег скотный двор да крестьянские хатенки. — И опять в глазах хитринка: славно расправились мужики с барином — на скотину рука не поднялась, а причину порки мужиков князюшка запомнит надолго.
Мария повеселела. Правильно мужики поступили с усадьбой. Нет, ох не прост этот возница! И мужикам до земли кланялся, считал, что муку приняли за правое дело.
И вознице Мария понравилась. Умница-то какая! Не беда, что росточка-то среднего, да зато статная. Одета бедненько, хоть и городская, но собою пава. И взгляд царский, и лицом красна. Волосы золотые, в крупных кольцах. Щеки словно нарумянены. Глаза синие — полнеба в них. Перед такой красотой каждый остановится. И уважительная: увидала народ под конвоем, не глазки стала офицерам строить, как другая фитюлька, сразу в поясном поклоне согнулась. А расспрашивать опосля начала. И подумал: коли правду сначала бы узнала, то пониже бы поклонилась. Значит, душу народную понимает. И в деревню Екатериновку в такое лютое времечко едет не за удовольствием — в мешках хлебушек для столовой везет, так сказать, голодных от смерти спасать. Тоже не каждая на такое дело решится. Тиф да холера в
