Побег из Олекминска - Вера Александровна Морозова

тем три человека быстро пошли по линии солдат к эстраде: это был Чернышевский и два палача. Раздались сдержанные крики передним: «Уберите зонтики!» — и все замерло. На эстраду взошел какой-то полицейский. Скомандовал солдатам: «На караул!» Палач снял с Чернышевского фуражку, и затем началось чтение приговора. Чтение это продолжалось около четверти часа. Никто его не мог слышать. Сам же Чернышевский, знавший его еще прежде, менее чем всякий другой интересовался им. Он по-видимому искал кого-то, беспрерывно обводя глазами всю толпу, потом кивнул в какую-то сторону три раза. Наконец чтение кончилось. Палачи опустили его на колени. Сломали над головой саблю и затем, поднявши его еще выше на несколько ступеней, взяли его руки в цепи, прикрепленные к столбу. В это время пошел очень сильный дождь, палач надел на него шапку. Чернышевский поблагодарил его, поправил фуражку, насколько позволяли ему его руки, и затем, заложивши руку в руку, спокойно ожидал конца этой процедуры. В толпе было мертвое молчание... Я беспрерывно душил свои слезы... По окончании церемонии все ринулись к карете, прорвали линию городовых, ухватившихся за руки, и только усилиями конных жандармов толпа была отдалена от кареты. Тогда (это я знаю наверное, хотя не видал сам) были брошены ему букеты цветов. Одну женщину, кинувшую цветы, арестовали. Лошади повернули назад и по обыкновению всех поездок с арестантами пошли шагом. Этим воспользовались многие, желающие видеть его вблизи; кучки людей человек в 10 догнали карету и пошли рядом с ней. Нужен был какой-нибудь сигнал для того, чтобы свершилась овация. Этот сигнал подал один молодой офицер; снявши фуражку, он крикнул: «Прощай, Чернышевский!» Этот же крик был услышан толпою, находившейся сзади. Все ринулись догонять карету и присоединиться к кричавшим... Было скомандовано: «Рысью!» — и вся эта процессия с шумом и грохотом начала удаляться от толпы. Впрочем, та кучка, которая была возле, еще некоторое время бежала, возле еще продолжались крики и маханье платками и фуражками. Лавочники с изумлением смотрели на необыкновенное для них событие. Чернышевский ранее других понял, что эта кучка горячих голов, раз только отделится от толпы, будет немедленно арестована. Поклонившись еще раз, с самою веселою улыбкой... он погрозил пальцем. Толпа начала мало-помалу расходиться, но некоторые, нанявши извозчиков, поехали следом за каретой».

Мозг Марии лихорадочно работал, все глубже познавая ужас творимых царизмом утеснений и произвола.

...До этого гражданской казни подвергли на Сытной площади в Петербурге поэта Михайлова. Привезли его в позорной колеснице, в арестантской шинели, поставили на колени. Весь ритуал гражданской казни был подчинен одному — унизить, уничтожить чувство человеческого достоинства. Под барабанный бой прочитали приговор. Поглумились слуги царевы над человеком и отправили на каторгу. Растоптали талант! Поэта Михайлова так любил Чернышевский! Так высоко ценил за поэтический дар! Это его стихи стали дороги молодежи. Мария их частенько напевала.

Смело друзья! Не теряйте

Бодрость в неравном бою.

Родину-мать защищайте,

Честь и свободу свою!

Пусть нас по тюрьмам сажают,

Пусть нас пытают огнем,

Пусть в рудники посылают,

Пусть мы все казни пройдем!

Если погибнуть придется

В тюрьмах и шахтах сырых, —

Дело, друзья, отзовется

На поколеньях живых.

Михайлова сослали на каторгу в Нерчинские рудники, потом поместили умирать в лазарет в Кадае, близ китайской границы. В это время там находился и Чернышевский. Ему сказали, что Михайлов умирает. Он бросился к Михайлову, но не успел...

...До этого была гражданская казнь Петрашевского. На сей раз на Семеновском плацу, в Петербурге, откуда — в Сибирь. Здесь же на площади заковали его в кандалы. Генерал, обозвав Петрашевского негодяем, плюнул ему в лицо... Петрашевский распрямился и холодно бросил: «Сволочь! Хотел бы я видеть тебя на моем месте...» А рядом — товарищи, участники кружка в чудовищных одеяниях: белых саванах с длинными рукавами, в капюшонах. Смертники... Молодых людей привязали к столбам, напротив поставили солдат с ружьями наготове.

Стояли палачи с тупыми лицами, в цветных кафтанах. Под барабанный бой явился чиновник и огласил царскую милость — смертную казнь через расстреляние заменить различными сроками наказаний. Петрашевский, когда его заковывали, не выдержал этой экзекуции — выхватил у кузнеца молот и яростно принялся заковывать на себе кандалы...

Перед Марией так и стояло лицо Петрашевского, гневного от возмутительного фарса.

Над жизнью человеческой, над жизнью каких людей смеются, негодяи!

Такой строй не имеет права на существование. Самодержавие, с его произволом и насилием над личностью, должно быть уничтожено. В этом твердо была убеждена Мария.

Мария пересекла Московскую улицу около гостиницы «Россия». Нарядную. Барскую. Залитую солнцем. Особняки в зеркальных окнах. Дома необычные, украшенные мраморными львами, нимфами. Кариатиды держали на плечах крыши домов — дело далеко не женское. Мария, смешливая от природы, радовалась возможности повеселиться. Балконы с чугунными решетками караулили мраморные львы. Все нижние этажи поглощали магазины с яркими витринами, принадлежавшие как компаниям, так и именитым купцам. Чего только не выставляли в витринах купцы! Все... И новомодные платья, и шелка, переливавшиеся всеми цветами радуги, и обувь, медленно проплывавшую по крутящемуся колесу. Кружевные покрывала, накидки, ленты на плечах коробейника. Манекен в красной рубахе, в синем картузе на затылке и с мертвой улыбкой на восковом лице. Столы, сервированные кузнецовским фарфором, сверкали белизной крахмальных скатертей. На тарелках различные узоры — от скромных незабудок до сине-черного кобальта, отягощенного золотом. Гроздьями свисали красные чашки в белых горохах, белые чашки в красных горохах. Саратов город торговый, и трудно представить все изобилие товаров, которое предлагалось покупателям.

Витрина охотничьего магазина купца Сивобрюхова могла испугать слабонервных дамочек. За стеклом дремал лес картонных деревьев, зеленая трава из крашеного мочала. Затаились зайцы с настороженными ушами. Застыли белки на ветвях с орешками в крошечных лапках. Затихли чучела сеттеров и рыжих спаниелей, изготовившихся для прыжка. Тут и охотник, прицеливающийся из ружья. За спиной его три новеньких винчестера. В сетях запутались стерляди и семужки чудовищных размеров, подплывала живая рыба к зеленым стеклам аквариума, поддержанного тяжелыми русалочьими руками.

И опять дома заводчиков и купцов, задавленные мрамором и лепными украшениями.

Но таких нарядных улиц в городе всего две — Московская и Немецкая, которую старожилы любят называть Невским проспектом. Купцы потрясли мошной и денег не пожалели на украшение родного города Саратова.

Мария стояла у витрины охотничьего магазина и смотрела на огромные охотничьи сапоги, словно снятые с ноги Петра Великого.

— А вы знаете, барышня, что сапог-то охотничьих в Саратове всегда не