Красавчик - Леонард Юлианович Пирагис
Громкий смех Борского смутил мальчика. Он растерянно взглянул на художника, и волна беспричинного стыда залила густой краской его личико.
– Зачесалася, – потупляя взор, прошептал он, точно оправдываясь.
– Это бывает, – еле сдерживая смех, ободрил художник мальчика, – бывает… И всегда, знаешь, зачешется, когда не нужно.
Мишка вполне согласился с этим и приободрился слегка.
– А дело у нас клеится! – все еще с бурной веселостью в тоне продолжал художник. – Вот посмотри-ка!
Ему хотелось рассеять смущение Красавчика и он подвел его к холсту.
– Ну-ка, кто это?
Мишка взглянул на полотно, отступил и потом уставился взглядом на Борского. И во взгляде этом было столько изумления и удивления, что художник опять рассмеялся.
– Ну, кто же это?
– Я… – пролепетал Мишка снова воззряясь в полотно.
Не было сомнения. На холсте был он, собственной персоной. Из ряда черных черточек ясно выступало его лицо, его фигура. Мишка опять поглядел на художника тем взглядом, каким смотрят на сверхъестественное и непонятное. Во взгляде этом было почтение и даже что-то вроде страха.
– Ловко! – вырвалось у Мишки одобрение, развеселившее в конец художника.
Мишка ушел от Борского в этот день гордый и счастливый. В кармане побрякивали два блестящих серебряных рубля, и в затуманенной от счастья голове сладко звучали слова художника: «Приходи завтра утром снова. Вот тебе деньги: рубль за работу, а второй за то, что нашел портсигар. Спасибо и будь здоров».
Мишка не шел, а летел домой. Он торопился поделиться с другом своим счастьем.
«Вот вытаращит-то глаза, – раздумывал он, вприпрыжку несясь по пыльной дороге. – Иш, что говорил про таких баринов: денег у них нет… А это что?»
Красавчик звонко рассмеялся и, вынув монеты, подбросил их. Рубли зазвенели, сверкнув в воздухе.
И Мишка ловко поймал их на лету. Звон монет преисполнил гордостью его душу.
– Заработал, не выплакал! – воскликнул он, пускаясь вскачь по лесу.
Душа его ликовала, и ему казалось, что все вокруг ликует так же, как он: жаворонок, сыпавший с неба звонкую трель, и лес впереди, и поле, залитое ярким солнечным светом.
Митьку он нашел в пещере. Шманала лежал на своем ложе и о чем-то думал. Когда появился Мишка, он встряхнулся, как человек, отгоняющий от себя докучливые мысли, и улыбнулся другу.
– Что ты так долго?
– Нельзя было: работа.
Это было сказано не без важности. Митька снова улыбнулся снисходительно. Он, казалось, не имел ни малейшего желания спрашивать о чем бы то ни было, и холодность эта слегка остудила пыл Красавчика. Он вытащил из кармана рубли и подбросил их на ладони, думая этим произвести впечатление. Но Митька был в этот день что-то слишком хладнокровен.
– Два? – спокойно спросил он, впрочем одобрительно улыбаясь.
– Два. Один за работу, а другой за портсигар.
Митька поморщился.
– Не нужно бы брать.
Красавчик остолбенел.
– Не нужно?!
– Не нужно, – повторил Митька, – ну да раз взял – все равно.
Мишка ничего не понимал, но потребность поделиться с другом впечатлениями дня рассеяла недоумение. Он присел возле друга и прямо залпом выложил ему все: и о том, какой добрый и ласковый художник, и о том, как пишут кого-нибудь, и наконец, как похоже «написал» его художник.
Митька слушал, снисходительно улыбаясь, и в то же время видно было, что мысли его заняты совсем не рассказом, а чем-то другим. Хотя губы его и улыбались, но в глазах светилась какая-то упорная дума. Красавчик, наконец, заметил это.
– Что с тобой, Митя?
Вместо ответа Митька поглядел на приятеля странным каким-то взглядом.
– А ты знаешь, что Крыса в тюрьме?.. Засыпалась…
– Ну-у?
Мишка так и застыл, подавшись туловищем к приятелю.
– Верно, засыпалась?
– Верно, раз говорю!
Весть была крайне необычайна. В первую минуту она ошеломила Красавчика, не вызвав в его душе никаких определенных ощущений. Потом злорадство шевельнулось в душе.
– Так ей и надо! – вырвалось у Мишки.
Митька пытливо взглянул на товарища.
– Ты рад, небось?
– Рад… Пусть попробует, как сладко в тюрьме.
Но тут вспомнились вдруг унылые дни, проведенные в тюрьме, побои, грубые окрики и брань, и грусть охватила. Красавчик представил себе Крысу в таком положении, и горбунья показалась уже не страшной ведьмой, а просто несчастной женщиной. Жалость шевельнулась. Мишка вздохнул.
– Не-ет, – тихо проворчал он. – Чего мне радоваться? Она сама по себе, а мы сами по себе.
Но все-таки несмотря на чувство жалости, весть о том, что Крыса в тюрьме, носила в себе и нечто приятное. Мишка вдруг почувствовал себя легче, свободнее. До сих пор его кошмаром угнетала мысль, что когда-нибудь он может снова очутиться у Крысы, а теперь этот гнет отпадал.
Невольно сорвался с губ опасливый вопрос:
– А ее скоро выпустят?
Митька безнадежно свистнул.
– Ну, нет. Нам-то ее никогда не увидеть.
Только теперь Мишка вспомнил, что не спросил у друга, откуда у него такие поразительные новости. Он с удивлением поглядел на Митьку.
– А как ты узнал?
– Про Крысу?
– Ну да.
– А на станции.
Красавчик шире раскрыл глаза.
– Сашку-Барина встретил, – пояснил Митька как-то нехотя. – Он мне и сказал. Замели ее, когда она фартовое покупала. Сашка говорит, что пауки давно за ней следили.
Узнали как-то про ребятишек ейных. Говорят, у нее и краденые ребята были…
Митька остановился и бросил на приятеля хмурый взгляд.
– Ты тоже краденый, – угрюмо добавил Митька.
– Я краденый? Мишка даже привскочил.
Шманала продолжал лениво, точно не замечая движения приятеля.
– И ты краденый и Сонька Горбатая… А Сашка-Барин звал меня работать с собой в Финляндию, – переменил Митька тему разговора, которая, по-видимому, мало нравилась ему.
Заявления этого было достаточно, чтобы направить мысли Красавчика в другую сторону. Сразу тревога засветилась во взоре Мишки.
– Звал?
– Звал: «Мы с тобой, говорит, много дел натворим. Ты, говорит, такой, какого мне надо…»
– Ну, а ты?
– Я сказал, что не пойду.
Красавчик вздохнул облегченно и любовно поглядел на друга.
– Так и сказал, Митя?
– Да. Что я не могу один, что ли, работать?
Митька отвел взгляд в угол пещеры, точно смутился чего-то. После истории с портсигаром художника Шманала почувствовал себя очень скверно. Он ничего не говорил Мишке, но в душе его совершался мучительный переворот. Ему почему-то вдруг опротивело ремесло, которым он так гордился. И это мучило, угнетало его. Ни словом не обмолвился он о том, что предложение Сашки, которым бы он гордился два месяца тому назад, теперь вызывало в нем какое-то странное брезгливое чувство.
Весь вечер Митька был хмур, подавлен чем-то и почти не разговаривал. Красавчик, несколько раз заговаривал с ним о Крысе, неизменно сводя разговор на волнующую его тему о том, что он – «краденый». Но Митька не поддерживал разговора и хмурился еще больше, точно беседы эти были ему крайне неприятны. Красавчик не мог понять, что творится с другом. Пытался он развеселить приятеля, но ничто не помогало.
Улеглись спать рано, но заснуть не могли. Митька хоть и притворялся спящим, но чуткое ухо Красавчика улавливало в тишине кое-какие звуки, говорившие о том, то Митьке не спится.
