Психопат (сборник) - Наиль Ниязович Муратов
– Да пойми ты, ее возвращения две недели ждать придется, она сейчас где-то в Италии! – терпеливо разъяснял я непростую ситуацию, складывающуюся в Одессе.
– Вот и здорово, будет время подготовиться! – настаивал Роман. – За две недели можно купить новую мебель, косметический ремонт сделать. Приведешь ее в нормальную квартиру, начнете новую жизнь.
– А если она не пожелает расстаться с мужем? – заметил я. – Насильно ее домой к себе отвезти?
– Да ведь любит она тебя! – не теряя веры, продолжал настаивать мой романтически настроенный друг. – Какой ей резон отказываться?
– Хорошо, вот переехала она ко мне – замечательно! А что дальше? Через месяц? Через год?
– Через год? – удивился Роман, давая понять, что о такой отдаленной перспективе он пока не задумывался. – Ну не знаю. Сладится, наверное, как-нибудь. Создадите семью, заведете детей.
– Из нас двоих, дружище, ты больший поэт! – сделал я очевидный вывод.
– С чего ты это взял? – Роман взглянул на меня с подозрением.
– Видишь ли, столь легкомысленный взгляд на любовь характерен исключительно для поэтов. А писать в рифму ты научишься, не сомневайся!
Польщенный Роман надолго задумался, приняв, как всегда, мою иронию всерьез. И то ли он представил, как под аплодисменты светил отечественной поэзии получает престижную литературную премию, то ли были тому другие причины, но на физиономии барнаульского романтика отобразилось выражение блаженства – примерно такое, какое возникает у впавшего в нирвану брамина. К счастью, к обыденной жизни Романа вовремя вернула Света, заявившаяся в гостиную с прозаическим вопросом:
– Ром, а как отрегулировать нагрев на этой вашей чертовой электроплите?
Провожали меня в аэропорт всей компанией, причем нас со Светой предусмотрительно посадили на заднее сидение. В дороге мы помирились окончательно, хотя процесс заглаживания вины, во многом обоюдной, начался стараниями Галки и Романа еще в Плайя де Аро. Поскольку ненавистная конкурентка умотала домой зализывать сердечные раны, Света чувствовала себя победительницей. Прильнув ко мне, половину пути она пыталась выведать подробности моих отношений с Диной, о которых Роман в разговоре с Галиной упоминал лишь вскользь.
– А это правда, что ты с ней целовался взасос?
– Один раз, она меня вынудила! – с серьезным видом ответил я.
– Как? – воскликнула доверчивая Света.
– Пригрозила, что иначе уволит. А мне заработок нужен, ты же знаешь.
– Ромка еще говорил, что она ночью пыталась к тебе в постель забраться. Хорошо, что ты не можешь… ну, сам знаешь что, а то ее папочка тебя убил бы.
– Убил бы, не сомневайся! – согласился я.
– Но, видать, твои стихи ему здорово понравились, раз он за них уплатил такие деньги!
– Не знаю.
– Ну не скромничай! Ты талантливый!
С осознанием реалий сегодняшней жизни, когда за подборку стихов платят такие деньги, к Свете пришло понимание очевидного факта – поэт, если он мужчина, вполне достоин того, чтобы за него побороться. И как знать…
Обвив мою шею руками, она подставила для поцелуя свои пухлые губки, но я, как бы промахнувшись, лихо чмокнул ее веснушчатый носик. Впрочем, Свету это не смутило, и она тут же поинтересовалась:
– Одесса – красивый город?
– Да, если тебя не смущает архитектурная эклектика.
– Меня ничего не смущает! – твердо заявила самонадеянная самарянка, вряд ли знакомая со значением слова «эклектика». – Если мне удастся вырваться в Одессу на недельку, можно будет у тебя остановиться?
– А чего ж нет? – легкомысленно согласился я. – Ты же знаешь, что ничем не рискуешь!
– Да знаю! – с досадой отозвалась Света. – Слушай, говорят, под Одессой есть необыкновенно целебные грязи, чуть ли не от всех болезней излечивают. Ты не пробовал? А вдруг поможет?
– Пока не пробовал. Но к твоему приезду обязательно попытаюсь! – пообещал я.
– Вот было бы здорово! – мечтательно произнесла Света, чьи матримониальные планы приобретали все более отчетливые контуры.
К счастью, спустя минуту мы подъехали к терминалу аэропорта. Посадка только-только началась, и, сдав багаж – купленный накануне внушительных размеров чемодан, – в сопровождении друзей я направился в сторону службы, занимающейся личным досмотром пассажиров. Здесь пришлось прощаться, и девчонки, обнимая меня по очереди, неожиданно разревелись, и даже в глазах мужественного Романа можно было заметить подозрительный блеск. Пожав руку товарища, я направился к пропускному пункту, испытывая двойственное ощущение: сердце мое стремилось домой, в пыльную со дня основания Одессу, а малая, но важная его частичка, прикипевшая к каталонскому городку Плайя де Аро, страдала, не в силах расстаться с живущими в нем друзьями.
И только в салоне самолета я понял наконец, почему Борис Аркадьевич сравнил свою щедрость с троянским конем. Подписанный договор фактически ставил крест на моей поэтической карьере. Отныне все без исключения стихи, даже те, которые я еще не написал, принадлежали человеку, собиравшемуся просто-напросто класть их под сукно. Мне вдруг стало так дурно, будто самолет попал в воздушную яму. На какой-то момент показалось даже, что жизнь потеряла всякий смысл, но, слава богу, у меня оставалась еще Наташа! Ради нее можно было отказаться от многого, и в частности от той внутренней свободы, осознание которой делает человека творцом, превращая никчемное порой существование в полнокровное бытие. Но нельзя стать опорой любимой женщине, не поступившись важными для тебя вещами, и свобода в этом списке неизбежно попадает на первое место.
Итак, отныне мне нужно было изменить свою жизнь, изменить так, чтобы Наташа видела во мне мужчину, даже недолгая разлука с которым вызывала бы сердечную муку, а для этого сделать предстояло очень многое, но прежде всего – стать успешным в ее понимании человеком. С этого дня с поэзией покончено, господа, пора найти более серьезное занятие! Да и отдел культуры – не то место, где можно сделать карьеру. Ощущение того, что мне удастся подыскать работу, позволяющую занять достойное место в обществе, в котором обитала Наташа, было настолько сильным, что меня начала колотить дрожь. Я осознавал, что деньги Бориса Аркадьевича уже начали делать свое дело, подточив, подобно древесному жучку, шаткую конструкцию моего миропонимания, и теперь она трещала по всем швам, грозя обвалиться и похоронить меня под своими обломками. Но я не испытывал растерянности, веря, что вывернусь и как птица Феникс восстану из пепла, построив новые отношения с жизнью, и эта уверенность уже не оставляла меня, поскольку подпитывалась любовью. Наташенька, да чего же я ради тебя не сделаю-то, милая!
И чем ближе подлетали мы к Одессе, тем радостней становилось на душе.
Родной город встретил проливным дождем, и дворники одряхлевшей от старости «копейки», за полсотни гривен подхватившей меня в аэропорту, работали без устали, с трудом справляясь с потоками воды, которая стекала по лобовому стеклу. Пока тащил к подъезду внушительный свой багаж, промок до нитки и, войдя в квартиру, первым делом сбросил с себя одежду. Кругом царило запустение: пыль, скопившаяся за полтора месяца моего отсутствия, толстым слоем покрыла скудную мебель, а чашка с недопитым чаем, оставленная впопыхах на кухонном столе, заполнилась ядовитым зеленым мхом. И был во всем этом такой
