Не бойся Жнеца - Стивен Грэм Джонс
Не стоит забывать и об отце Дженнифер Дэниэлс с его нанесенными дочерью ранами, о пропавшей голландской студентке, которая все еще ищет своего парня, о Мелани Харди, изо рта которой вытекает озерная вода, об охотнике времен Великой депрессии, обвязанном мясом: тела этих людей так и не были найдены, а значит, их можно оживить рассказом. Как сказал Карл Маркс, «история повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй – в виде фарса». Иными словами, эти эпизоды насилия постепенно превращаются в карикатуру. Время лечит, многочисленные рассказы создают систему, а потом история все пакует по-своему.
Возможно, Пруфроку стоит продлить этап лечения, мистер Армитедж. Мы едва пришли в себя после «Бойни в День независимости»; нам сейчас ни к чему, чтобы из-за полок с дешевыми стельками для обуви и чипсами неизвестных производителей на нас смотрел Мрачный Мельник.
Нам также не нужна галерея из убийц и покойников, потому что их явление отпугнет от Пруфрока потенциальных абитуриентов.
У нас и так хватает свободных мест на выпускном вечере.
Я вспоминаю отрывок из «Жестяного барабана» Гюнтера Грасса, который вы нам отксерили: немцы после Второй мировой войны начали открывать «луковые бары», где могли собираться вместе, чистить лук и плакать.
Пруфроку такая практика тоже не помешает.
Черное рождество
Наверное, Эбби Грэндлин на своем заднем дворе. Лето. Отец готовит колбаски из оленины на гриле с деревянными ножками, затем на большом белом блюде режет куски мяса на густые сочащиеся монетки и разносит их всем, кого пригласил, дает каждому зубочистку, чтобы люди сами выбрали лакомый кусочек, а потом смотрит, как они с удовольствием эту вкуснятину уплетают.
И запах слегка недожаренного мяса Эбби помнит лучше всего.
Но ведь он… сжигает их на костре? Конечно. Сердце у нее гулко стучит, дыхание перехватывает, а уши слышат смешок отца, когда тот украдкой достает из холодильника запасы пива – больше, чем ему положено.
Где ты, папа?
Она быстро садится, и у нее сразу кружится голова. Предплечье блестит: кожа выделяет какой-то защитный жир, потому что она обожглась о горящую свечу.
Эбби отталкивает локтем горячий стеклянный подсвечник, тот со стуком отлетает, расплескивая воск, огонек пламени течет, как по желобку, течет… и гаснет.
Только сейчас обожженная колбаска пахнет совсем не олениной. Но Эбби понимает: это самая последняя из ее проблем.
Она хочет сесть ровнее и почти заваливается на бок. Не от боли, хотя боль есть, – от тумана в голове. И потом, словно со стороны, она понимает, в чем дело: ее глаза расфокусированы. Они посылают сигналы в мозг, но мозг не готов их принять. Потому что… потому что угол зрения у глаз стал шире, чем когда-то был.
Влажной правой рукой Эбби закрывает правый глаз, и возникает ощущение, с каким она в жизни не сталкивалась: половина мира словно хлюпает, а потом заливается красным цветом. Глазное яблоко висит на стебельке, и когда она ладонью прижимает место, где должна быть скула, то вдавливает правый глаз в полость на лице, которой раньше не было.
Ее тошнит, но наклониться она не может, и рвота течет по подбородку.
– Папа… – говорит или пытается сказать она.
Эбби знает, что надо закричать – в таких случаях люди кричат, – но, как ни странно, не хочет нарушать идеальную тишину вечернего спортзала.
В зале полумрак, горят только две свечи – может быть, три, если считать еще одну сбоку, у зоны свободного броска, – и она видит, где находятся Вайнона и Дженсен, но до них ей больше нет дела, она это знает.
Потому что она должна умереть.
И, кажется, уже почти умерла.
Свой выпавший глаз она держит где-то под подбородком, боится, что, если он упадет дальше, стебелек, на котором он держится – этот завиток, едва прикрученный к ее голове, напряженный мышечный комок, до сих пор соединявший глаз с мозгом, – вдруг ослабнет, начнет разматываться, и тогда пути назад уже не будет, поэтому она ползет по полу, упираясь в него левой рукой. Ноги подоткнуты сзади, не без некоторого изящества, но лишь потому, что подать им другую команду она не может.
Где-то впереди ее сумочка. Телефон.
Теперь она точно знает: зря она пришла сюда с Вайноной. Но дело не в том, что именно с Вайноной, так? Нет, она пришла сюда из-за Дженсена. Не потому, что она в него втюрилась – еще чего! – просто не хотела оставлять его наедине с Вайноной. Когда Дженсен постучал в дверь Вайноны, они с Эбби прекрасно проводили время без мужского общества. Но потом Вайнона подняла палец, велев Дженсену подождать минутку, пока она оденется потеплее, а сама проскочила в свою комнату, сняла серый спортивный лифчик и надела ярко-желтый – порадовать его парой пасхальных яиц.
Эбби не хотела, чтобы Вайнона сделала глупость, о которой потом будет горько жалеть.
Насколько она знала, Дженсен хотел вытащить Вайнону на какую-то рискованную и опасную вылазку, которую задумала эта неугомонная троица – он, Синнамон и Гвен.
И вот что из этого вышло.
Эдди ползет к одной из свечей, переводит дух, едва не теряет сознание, но не останавливается. Вперед, еще, свеча прямо перед ней. Важно ее не опрокинуть. Она нужна.
Еще через две минуты она добирается до скамейки, на которой во время игры сидит команда.
Там же подставка для мячей. На колесиках.
Левой рукой Эбби по одному выталкивает мячи из подставки. Правой все еще удерживает глаз, прижимает его в темноте, чтобы мозг… не то чтобы «работал», но хотя бы как-то действовал.
Но где Дженсен? Где Вайнона? Ведь они были здесь, когда она приковыляла сюда, чтобы их предупредить? Они ее увидели и дали деру, катапультировались и оставили здесь ту, кто пришла их спасти?
Эбби с трудом поворачивает голову, хочет найти во мраке ярко-белую футболку Вайноны. Нет, не видно.
