Пустая комната №10 - Серафина Нова Гласс
– Что?!
В грудь врезается кулак боли. Неужели именно по этой причине он так изменился?
– Прости, Анна. Мы с Генри не были близки. Несколько раз выпивали, разговаривали в учительской. Все жильцы здесь по очереди замечательно помогали ухаживать за Лили, так что я видел его мимоходом несколько раз, когда он приносил ей запеканку или что-то в этом роде, но я прекрасно понимаю, что Генри не из таких. У нас в научной лаборатории есть мыши, и одна пропала, так все старшеклассницы решили, что я засиживаюсь допоздна, потому что засовываю мышей себе в задницу и кайфую. До сих пор иногда на доске появляются нарисованные сексуальные мыши с сиськами. Раз уж я не могу взять свои слова об этих слухах обратно, поверь, просто таковы школьники.
– Ладно, принято, но что именно о нем говорили?
– Да мало что. Якобы они запирались в кладовке после уроков, поэтому в следующем семестре она перевелась в другую школу, а его уволили. Просто совпадение, не более чем дешевые сплетни, – говорит Каллум, и у меня в ушах начинает звенеть.
Я нервно сглатываю. По телевизору тихо бормочет бейсбольный комментатор, а из соседней квартиры доносится заливистый собачий лай. Все вдруг кажется тусклым и нереальным.
– В смысле, если ты спрашиваешь, что изменилось, я просто передаю единственное, что слышал, но не думаю, что это имеет отношение… Скорее всего, это просто ерунда.
– Твою жену зовут Лили, да? – спрашиваю я, потому что, хотя и встречалась с ней, имя не запомнила.
Он коротко кивает, его лицо вытягивается, и Каллум смотрит в пол.
– Да.
– Раз жильцы организованно ей помогали, тебе не кажется, что он был близок со многими здесь? Это трудно представить, но…
– Ага, он был здесь… очень популярен, – задумчиво и мягко произносит Каллум. – В смысле, наверное, просто пытался отвлечься. Я знаю, что увольнение сильно по нему ударило, но, начав каждый день появляться в «Платанах», он общался со всеми. Давал уроки рисования бассейновским девушкам, занимался грилем во время пятничных барбекю, играл в мяч с детьми. Таким уж он был. Ну ты и сама знаешь.
– Ничего подобного я не знала, – бормочу я в потрясении, что у Генри в буквальном смысле была другая жизнь, о которой он мне не рассказывал.
– Какое-то время у нас была сиделка, – продолжает он, – но мы не могли себе ее позволить, а Лили клялась, что у нее пропадают драгоценности, поэтому, когда все стали ей помогать, это было действительно нечто. Роза приносила тамале, Дэвид – котенка, который на самом деле ничем не помог, но приятно, что ему пришло это в голову. Джеки красила Лили ногти. А Генри придумал, так сказать, посменную помощь жильцов. Это было потрясающе, – говорит Каллум, и его глаза увлажняются, как будто он вот-вот сломается от воспоминаний.
Киваю, делая вид, что мне все понятно, хотя я в полном смятении. У Генри есть эти черты – он добрый, прирожденный учитель и воспитатель, – но только не такая очевидная многогранность, которую он от меня скрывал.
После нескольких секунд молчания Каллум ставит пиво на кофейный столик и опускает плечи, будто под непомерным весом слов о своей жене.
Я чувствую, что мне лучшеы уйти, и не могу придумать, о чем еще его спросить, потому что до сих пор перевариваю его слова.
– Ну что ж, – говорю я, вставая, и направляюсь к двери.
Не могу закончить предложение, и в воздухе повисает тишина, пока он не откликается эхом, провожая меня к двери:
– Что ж…
– Спасибо, что поговорил со мной, я…
– Да, в любое время.
– Может, я дам тебе свой телефон, на случай… Ну, вдруг тебе еще что-то вспомнится, что может помочь?
– Конечно.
Он записывает номер на обороте меню из китайского ресторана навынос, и я ухожу.
Снаружи в тяжелом воздухе стрекочут сверчки, а я иду по бетону бассейна к своей квартире и думаю о Генри, о том, как плохо знала его в последние месяцы. Я не из тех, кто винит себя в том, что от меня не зависит, но задаюсь вопросом, не мое ли отчаянное желание получить нечто большее, чем просто наша совместная жизнь, изменило нас и стало для Генри последней каплей.
В памяти всплывает разговор, который мы вели несколько месяцев назад. В субботнее утро я отправилась за булочками с клубникой в «Дикки». По дороге забрала почту и обнаружила Генри сидящим на полу в луче солнечного света из окна. Он играл со Стикки, соседским котом, который каждый день пробирался к нам через раздвижные стеклянные двери, потому что Генри постоянно подкармливал его замороженными рыбными палочками. В руках у Генри была чашка кофе, и он выглядел счастливым.
Но, открыв очередное письмо с отказом из журнала, куда отправила статью, я испортила утро своей одержимостью доказать собственную правоту, добиться публикации, чего-то еще, хотя Генри для счастья надо было всего лишь жить вместе и быть художником средней руки, сводящим концы с концами. Он каждый день занимался любимым делом, и у нас все было хорошо, так на что жаловаться?
При мысли о том, как я умела испортить ему радость, у меня щемит в груди.
– С меня хватит! – рявкнула тогда я, открыв конверт.
– Ох, любимая, мне так жаль.
– Я полная неудачница.
– Не говори так.
Он сел рядом со мной на диван.
– Хочешь, покажу тебе коробку?
– Не надо, – ответил он, но я, конечно же, достала с полки обувную коробку и бросила письмо с отказом на все увеличивающуюся кипу.
– Зачем ты вообще их хранишь? – спросил он, но, проигнорировав вопрос, я театральным жестом вытащила одно письмо.
– «Дорогая миссис Хартли, вы пишете хуже всех на свете. Пожалуйста, никогда больше ничего нам не присылайте».
Я швыряю листок через плечо и достаю еще один.
– Там написано не это.
– «Дорогая миссис Хартли, можете у нас отсосать».
– Ну ладно, хватит, – раздраженно произносит он.
– Я даже снова пыталась писать стихи, Генри. Знаешь? В смысле…
– Я знаю, – терпеливо произнес он, уже привыкнув к моим приступам ярости.
– И меня даже не взяли в «Мидвест ревью». Давай посмотрим, кого взяли. – Я вытащила журнал и открыла его. – Оливия Хакерман, шесть лет. Это же литературный шедевр.
Для пущего эффекта я откашлялась и зачитала стихотворение:
Пошли мы к пруду,
Там плавала рыба.
Почему же такая уродина?
– Это хайку, – сказал он.
– Я знаю.
– И они молодцы, что нашли место для ребенка, Анна, раз уж на то пошло…
– Это мило. Просто восхитительно! Но… Я
