Паук - Ларс Кеплер
— Доброе утро. Я директор Сабина Штерн — говорит она по‑английски, протягивая руку.
— Йона Линна.
— Вы хорошо знали Вернера?
— Да.
— Он был замечательным человеком.
Она отпирает тяжёлую дверь, и они спускаются по лестнице в подземный переход, соединяющий разные части тюрьмы.
— Я посижу на вашем допросе, — говорит Сабина на ходу. — Я заблокировала под это всё утро.
— Спасибо, но это не обязательно.
Она одаривает его короткой улыбкой.
— Вы не знаете Мастера Фаустера. Он начнёт торговаться ещё до того, как согласится с вами говорить. Он никогда ничего не отдаёт даром.
— Чего он хочет?
— Того, чего вы, скорее всего, не можете ему предложить.
— А вы можете?
— Я готова пойти на определённые уступки, если это поможет вам поймать убийцу Вернера.
Их шаги гулко отдаются между голыми бетонными стенами. Воздух прохладный. Свет встроенных светильников, расположенных примерно через каждые три метра, рисует на полу узор, похожий на извивающуюся змею.
— Его приговор предусматривает и особый уровень безопасности здесь, в Фульсбюттеле, что в Германии крайне редко, — продолжает она. — Именно поэтому он находится в нашем крыле для особо опасных заключённых, склонных к побегу, хотя все наши эксперты сходятся во мнении, что он хорошо перенёс тюремное заключение и способен адаптироваться к жизни на свободе.
— Правда?
— Да. Но, учитывая характер и тяжесть его преступлений, пожизненное заключение пока не заменено определённым сроком… и это даёт нам преимущество в любых переговорах.
Они останавливаются у барьера и ждут, пока их пропустят с центрального поста. Дверь с жужжанием распахивается, и они выходят в помещение по другую сторону. Как только за их спинами замыкается замок, справа открывается следующая дверь, и они поворачивают за угол.
— Уровень безопасности, безусловно, высокий, но, насколько я понял, Фаустер не содержится в одиночной камере? — спрашивает Йона.
— Ему разрешено общаться с другими заключёнными, но большую часть времени он предпочитает проводить в одиночестве. Ему никогда не предоставляли отпуск, но он может отправлять письма, пользоваться телефоном — конечно, под контролем, — и ему разрешены свидания.
— Кто‑нибудь вообще к нему приходит?
— Довольно регулярно. В основном журналисты, криминологи и представители разных религиозных общин… В молодости к нему часто приезжали женщины, желавшие завязать с ним отношения.
Сабина Штерн поясняет, что до сих пор из этого охраняемого блока не было ни одной попытки побега или освобождения заключённых. Все двери управляются центральным постом, и в случае захвата заложников протокол предписывает держать всё закрытым, независимо от того, чья жизнь под угрозой.
Весь блок находится на глубине примерно пятнадцати метров под землёй и имеет отдельный внутренний дворик, отгороженный от внешнего мира тремя рядами решёток и ограждений.
Они снова спускаются по лестнице и идут по следующему коридору.
На голой бетонной стене большими красными буквами выведено: «HEISSE WARE AUS DEM KNAST».
Они останавливаются у двери с надписью «Секция 9». Замок скрежещет, и они проходят дальше, в ещё один коридор, минуя комнату для персонала, кладовую‑кухню и комнату наблюдения с множеством телевизионных мониторов.
Стены выкрашены в бледно‑жёлтый цвет, пластиковый пол в крапинку напоминает гранит, вся мебель — из лакированной сосны.
Стальные двери в камеры заключённых выкрашены в белый, с небольшими люками и глазками.
Сабина останавливается и откидывает рукав куртки, чтобы посмотреть на часы.
— Мастер Фаустер уже ждёт в комнате для свиданий, но я подумала, что вы, возможно, захотите сначала осмотреть его камеру, — говорит она и открывает дверь.
Йона входит в тесное помещение. В углу задвинуты шторы, и свет льётся не из окна, а от лампы. Туалет снабжён подлокотниками, столик прикручен к полу, кровать приспособлена под человека с ограниченной подвижностью.
— Он говорит на восьми языках, — замечает надзирательница, кивая на книжную полку, до отказа забитую классической литературой и философией.
Они возвращаются в коридор, проходят мимо душевых и подходят к человеку, стоящему на посту у синей двери.
Тот здоровается и впускает их внутрь, запирая дверь уже за ними.
Трудно поверить, что мужчина в тюремной одежде за столом — тот самый, кого, когда‑то знали как «Берлинского мастера серебряных дел».
Его пухлые руки и толстые пальцы лежат на столе. Наручники пристёгнуты к металлической перекладине.
На полу красной линией обозначено безопасное расстояние до заключённого.
Со стороны этой линии перед небольшим столом стоят два стула; на столешнице — кнопка тревоги и перегородка из оргстекла.
Яков Фаустер сильно располнел. На нём толстые «бутылочные» очки, широкий лоб, светло‑каштановые волосы и короткие бакенбарды. Двойной подбородок полностью закрывает шею, плечи округлые, руки толстые, живот огромный.
— Мастер Фаустер, — говорит Сабина.
— Фрау Штерн, — отвечает он и указывает на один из стульев.
— Это детектив‑суперинтендант Линна, — представляет она по‑английски.
— Тот, кто пытается поймать серийного убийцу в Швеции? Возможно, я смогу вам помочь. Но что вы дадите мне взамен? Сколько стоят эти шведские жизни? — впервые обращается он к Йоне.
От Сабины исходит лёгкий аромат лаванды, когда она садится. Мастер Фаустер медленно откидывается назад, и отражение потолочного светильника в его очках закрывает глаза.
— Вам придётся договориться со мной, — говорит Сабина.
Узкие губы Фаустера растягиваются в улыбке, он показывает на неё одним из пухлых пальцев.
— Значит, это для вас личное, — произносит он.
Глава 45.
Йона отодвигает стул и садится рядом с Сабиной. Небольшая плексигласовая перегородка в разводах — будто её протёрли влажной тряпкой и не досушили. Мастер Фаустер тяжело дышит с приоткрытым ртом, его язык блестит за маленькими, щербатыми зубами.
— Чем мы можем вам помочь? — спрашивает Сабина.
Наручники звенят, когда Фаустер кладёт ладони на стол и наклоняется вперёд.
— Шок от того, что всё стало явным в зале суда, побудил судью говорить об особенно отвратительном преступлении, — отвечает он ровным голосом. — Меня признали виновным в большем количестве деяний, чем можно было ожидать. Я понимаю: свидетельские показания были чрезвычайно убедительными. Но словосочетание «сексуальные отклонения» наводит на мысль о невинности, которую я считаю старомодной.
Он замолкает, не отводя от неё глаз, тяжело дышит через полуоткрытый рот, будто ему не хватает воздуха.
— Полагаю… — говорит Сабина и откашливается. — Думаю, мы могли бы обсудить рекомендацию о смягчении
