Ситцев капкан - Алексей Небоходов

– С этим надо было сразу идти ко мне, – сказала она. – Мы бы нашли способ привлечь их к ответственности законным путём. Не всё в этой системе прогнило до конца.

Григорий усмехнулся – не зло, а грустно, как усмехаются люди, которые слишком много видели, чтобы верить в справедливость.

– Законным путём, – повторил он. – Елена десять лет спокойно жила с кровью на руках. Скорпулёзов богател на чужих трагедиях. Клара обслуживала их аферы и получала за это премии. И что, ты думаешь, их бы посадили?

– Возможно, – ответила она. – А возможно, и нет. Но у тебя не было права решать это самостоятельно.

– Права не было, – согласился он. – Но выбора тоже.

Они стояли молча, глядя друг на друга, и в этом молчании было больше понимания, чем в любых словах. За спиной у Светланы послышались голоса коллег, звук открываемых дверей – арест начался. Но она не оборачивалась, словно для неё сейчас был важен только этот разговор.

– Я обязана тебя арестовать, – сказала она наконец. – По всем правилам, по всем инструкциям. У меня есть достаточно улик, чтобы предъявить обвинение в двойном убийстве.

– Знаю, – ответил Григорий.

– Но не буду этого делать, – добавила она.

В её голосе была решимость человека, который принял трудное, но правильное решение. Григорий поднял на неё глаза – удивлённо, впервые за весь разговор.

– Во-первых, потому что ты поступал по совести, и у тебя другого выхода не было, – объяснила Светлана. – А, во-вторых, твоя сообщница Вера скрылась в неизвестном направлении. Без неё дело против тебя будет висеть в воздухе.

Григорий почувствовал, как что-то в груди разжимается – не облегчение, а удивление от того, что в этом мире ещё остались люди, способные отличить справедливость от закона. Он посмотрел на Светлану по-новому – не как на партнёршу по постели или следователя по делу, а как на человека, который понял его лучше, чем он сам себя понимал.

– Спасибо, – сказал он просто.

– Не за что, – ответила она.

На границе этой сцены – где мокрый асфальт встречался с сырым запахом талого снега и мокрой листвы, а городская тьма разрывалась светом полицейских фар, – Григорий вдруг понял всю нелепость того, что он только что услышал от Светланы. Она только что подарила ему свободу и одновременно приговорила к вечной жизни с этим освобождением, где нет ни матери, ни смысла, ни даже мести, потому что она закончилась. И от этого внутреннего пробела, этой невосполнимой пустоты, его охватил такой внезапный порыв, что он даже не попытался ему сопротивляться.

Он шагнул к Светлане через лужу, неумело, почти по-детски, как будто это был первый в его жизни поцелуй; одной рукой обнял её за талию, другой за плечи – и притянул к себе, не оставляя ей ни сантиметра свободы. Губы их встретились не глупой жадностью, а какой-то остро-нежной, даже хрупкой лаской, словно он целовал не женщину, а прощание с собственным детством, с той частью себя, которая всегда верила, что справедливость возможна. Он не знал, можно ли понять это снаружи, но Светлана поняла – он почувствовал это по тому, как она вздрогнула и на долю секунды отпрянула, а затем уже сама подтянулась ближе, отвечая на поцелуй с тихим, бессловесным согласием.

Их объятие ничего не решило и не исправило. Но оно длилось чуть дольше, чем позволяют правила приличия и уголовного кодекса. Григорий ощутил на своём лице её слёзы – они были солёными, как все настоящие слёзы, и он впервые за много лет не испугался чужой боли, не попытался её раздавить или обратить в свою. Напротив, он почувствовал, что в этом моменте впервые разрешил себе быть живым человеком, а не функцией, не машиной по исполнению воли покойной матери.

Светлана ответила ему не страстью и не жёсткой отдачей, как прежде, а той зрелой беззащитностью, которая бывает только у людей, проживших по обе стороны закона. Она держалась за него обеими руками – и это было, пожалуй, самым человечным, что с ними случалось за всю короткую историю их знакомства. На несколько секунд они были не убийцей и следователем, не любовниками и врагами, а просто двумя людьми, которые поняли друг друга, когда уже было поздно что-либо менять.

Когда они наконец разнялись, у обоих на щеках блестели капли дождя, слёзы и тот особый вид растерянной улыбки, который возникает после очень взросло-простого прощания. Светлана улыбнулась первой, осторожно, сдержанно, будто боялась, что улыбка выдаст больше, чем ей хотелось бы сказать вслух.

– Уезжай, – сказала она. – И больше не убивай людей. Мир и без того достаточно жесток.

Григорий кивнул, взял сумку, поправил рюкзак на плече. Направился к автобусной остановке – размеренно, по скользкому тротуару, не оглядываясь. Только когда прошёл метров тридцать, услышал за спиной крик:

– Когда вернусь в Москву, обязательно зайду к тебе в гости!

В другой ситуации он бы решил, что это – грубый сарказм, попытка оставить за собой последнее слово. Но сейчас в голосе Светланы не было ничего кроме усталой насмешки и какой-то нежности, к которой он не привык – ни от женщин, ни от себя самого. Она стояла посреди мокрого асфальта, одна, с мокрыми волосами, с лицом, освещённым мигалками полицейских машин, и на секунду показалась ему не следователем в командировке, а случайной встречной из жизни, которая могла бы быть у него, если бы он когда-то выбрал другую дорогу.

Григорий не ответил сразу – он не умел бросаться прощальными репликами, не любил напускную лёгкость, которой обычно скрывают серьёзные намерения. Но и промолчать не получилось: слова оказались внутри, и надо было их либо вытолкнуть, либо подавиться ими.

– Приходи, – бросил он без оглядки, уже почти выходя из-под фонаря. – Можем вместе сбежать из города.

Он не знал, услышала ли она или просто поняла без слов, но, обернувшись, увидел: Светлана всё ещё стоит у ворот особняка и смотрит ему вслед. На этот раз в её взгляде не было ни милицейской строгости, ни привычной холодности. Она просто смотрела, как смотрят за уезжающим поездом, в котором осталась важная часть собственной жизни.

А потом Светлана подняла руку и, не стесняясь ни коллег, ни себя, помахала ему, словно бесполезный этот жест был последней данью человеческой слабости, позволенной ей в этом полицейском театре абсурда. Потом она развернулась и пошла быстрым шагом к дому, где уже ждали коллеги и арест Елены Петровой.

Он обернулся. Светлана стояла у ворот особняка, помахала ему рукой, потом повернулась и