Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье
Дубов не удержался на ногах и рухнул на кровать рядом с Варей. Он пытался что-то сказать в ответ, но грудь Зинаиды Порфирьевны мешала ему сформулировать нечто связное.
Зинаида Порфирьевна взглянула на Варю, освобождённую от бинтов. Шрамы на лице девушки выглядели устрашающе.
Алексей тоже смотрел и понимал, что в глазах обывателя эти шрамы выглядят финалом всех надежд и мечтаний, которые бывают у девушек. Но Варвара Дмитриевна девушка необычная, и мечтанья у неё… другого размера.
Варя перехватила изучающий взгляд Алексея и отвернулась.
– Отдыхай, милая, я позже ещё зайду, – неожиданно ласково сказала Зинаида Порфирьевна и, повернувшись так резко, что морда лисы её горжетки шлёпнула Дубова по щеке, вышла из палаты. У дверей сваха обернулась:
– Алексей Фёдорович, на два слова…
Зинаида Порфирьевна вышла на больничный балкон и, несмотря на уличный холод, стянула с себя горжетку, рывком сняла шляпку и бросила в неё перчатки. Даже под усиленным макияжем черты её сейчас были резкими и абсолютно мужскими. Из глубины юбок она выудила портсигар, достала мундштук и папиросу. Прикурила, но тут же выдернула папиросу из мундштука и, согнув её в «козью ножку», смачно затянулась. Изяществом это действие не обладало. Сваха курила по-мужски, затягиваясь глубоко, до кашля, будто табачный дым сможет спасти от душевной боли.
Только когда папироса догорела, она спросила Алексея:
– Она навсегда останется… такой?
Голос был сиплым. Голос мужчины, переживающего бессилие.
Алексей, прячась за врачебной сухостью, повторил то, что когда-то говорил Квашнину:
– Нужен пластический хирург, возможно, он сровняет шрамы. Лучше петербуржский, конечно. Я буду искать.
Зинаида Порфирьевна кивнула:
– Можете на меня рассчитывать. Я помогу.
Этих слов было достаточно, чтобы Алексей стал спокоен за Варю. Если Зинаида Порфирьевна сказала «помогу», значит, всё получится. Искоса поглядывая на сваху, он не удержался и задал давно интересующий его вопрос:
– Скажите, а как вас зовут на самом деле?
Зинаида Порфирьевна оглядела Алексея, будто раздумывая, можно ли доверить ему столь ценные сведения, и процедила:
– Георгий Валерьянович Садовский.
– Георгий Валерьянович, может, не ко времени сейчас, но уж больно любопытно, как вы такую профессию неожиданную выбрали?
Садовский хмыкнул, лицо его размягчилось, будто историю смешную вспомнил. Поглядел на свои руки в перстнях, полюбовался, как камни на солнце играют. Потом сплюнул неприлично в стоявший рядом засохший цветок. И начал говорить, выразительно, будто сказ о давних временах:
– Тётушка моя, Зинаида Порфирьевна Садовская, была известной московской свахой. И так разбогатела на этом деле, что решила исполнить свою мечту – податься в Бразилию, в Рио-де-Жанейро. Ну а дело мне завещала. Она его на бразильский манер называла business[97]. Дело было налаженное, прибыльное. Я и отказаться не посмел.
Год она меня обучала, повсюду с собой брала. Где в виде счастливого жениха, где несчастного, где просто прихвостнем. А как решила, что я готов, укатила за моря. А я веду дело, преумножаю его. Уж поверьте, клиенты у свахи не переведутся никогда!
– Я вам верю! Но что же, клиенты не заметили, что Зинаида Порфирьевна… слегка изменилась? Что человек другой перед ними?
– Может, и заметили, да только ни один… Вы не поверите, ни один не посмел сказать стареющей даме, что с ней что-то не так! Внешность схожа, интонации я хорошо перенял. А дальше наглость и побольше экспрессии!
– Ваша тётушка тоже ругалась по-итальянски?
– Нет, она предпочитала бразильскую брань. Да только русский человек всё одно не различает, какой язык. Ему зачем? Одна сваха, другая… обе ругаются. Людям всё равно. Они выгоду свою имеют, а кто перед ними… не имеет значения.
– Но, Георгий Валерьянович, простите… Получается… вы теперь не сможете жениться?
Садовский тут же вскипел, схватил шляпку и принялся прилаживать её на причёску:
– Это почему же не смогу? Женское обличье женитьбе не препятствует! Больше свободомыслия, мой друг! Нужно отделять профессию от личностной сути! Не стоит загонять себя в рамки условностей! Только дурак придерживается порядка, гений властвует над хаосом![98]
Выплеснув эти фразы, фальшивая сваха быстро обмякла. Тем более что шляпка так и не прикрепилась. Садовский недовольно сдёрнул её обратно, не замечая, как мнутся и страдают под пальцами шёлковые цветы.
– Вы правы. Когда я перенимал бузинес, совсем не подумал об этом. Да что теперь говорить…
В голосе Садовского прозвучало отчаяние. Алексей внимательно посмотрел на него:
– А что ваша Оленька любит кроме конфет?
Садовский удивлённо взглянул на него и пожал плечами в ответ. Алексей хитро прищурился, его посетила преотличная идея:
– Думаю, юную барышню заинтересуют роликовые коньки. У меня как раз одна пара имеется! А у вас на крыше тучереза, я слышал, площадку для катания организовали[99]. Думаю, на правах знакомого я могу представить вас Ольге…
– Викторовне, – подсказал Садовский.
– Да! Могу представить вас, Георгий Валерьянович, своей знакомой Ольге Викторовне. Не знаете, когда у неё ближайший выходной?
На лице Садовского отразилась не то чтобы надежда, скорее предчувствие чуда, будто маленькому ребёнку в рождественскую ночь пообещали подарок. И настолько это не сочеталось с высокомерным выражением лица Зинаиды Порфирьевны, что Алексей не выдержал и рассмеялся.
Сговорившись о следующем свидании, мужчины распрощались. Кривовато прихлопнув шляпку на голову и сунув под мышку Бо, Георгий Валерьянович вприпрыжку убежал вниз по лестнице. Встречные сёстры милосердия на всякий случай прятались от него.
Алексей вернулся в палату к Варе. Завидев его, девушка вновь потупилась и закаменела. Осознание того, что Алексей видит её изуродованное лицо, мешалось с гордостью, не позволяющей прятаться.
Алексей остановился у самых дверей. Ему казалось, приближаться сейчас – делать ей только больнее. Но ему крайне необходимо было узнать ответ.
– Варвара Дмитриевна, я хотел спросить… Почему вы согласились на переливание? Вас ведь ничего не обязывало. Вы… простили её? Простили свою мать?
Некоторое время Варя непонимающе смотрела на него, потом заговорила ровным, безэмоциональным тоном. Длительное молчание сказалось на её речи, было видно, что ей трудно произносить слова.
– Мою мать звали Прасковья, она была горничной. Я лишилась её двенадцати лет. Другой матери я не ищу.
– Но вы ни на секунду не задумались, стоит ли помочь Анне Юрьевне. Мне казалось… словом, обида на неё в этой ситуации кажется мне вполне закономерным чувством.
Варя помолчала:
– Я сделала это не для неё. Я сделала это… потому что она… дорога вам.
Варя отвернулась. Алексей вспыхнул и открыл рот, собираясь опровергнуть Варины слова. Объяснить, что нет в их отношениях с Анной Юрьевной того смысла, на который она намекнула. Да, Анна Юрьевна дорога ему, но в том самом прямом смысле,
