Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
«…Эта слабая женщина обладает силой духа, соизмеримой разве только с нежностью, заключенной в ее сердце, — написал как-то Федор родителям. — Я хочу, чтобы вы, любящие меня, знали, что никогда ни один человек не любил другого так, как она меня… Не было ни одного дня в ее жизни, когда ради моего благополучия она не согласилась бы, не колеблясь ни мгновенья, умереть за меня. Это способность очень редкая и очень возвышенная, когда это не фраза».
Пусть и не сразу, постепенно, подобная любовь просто не могла не породить взаимности в сердце Тютчева. Любовь и преданность жены оказались для него бесценным даром, который он достаточно скоро сумел оценить — к тому же время несколько притушило последствия неприятного и ложного положения среди придворных и дипломатов, в которое он поначалу был поставлен своим браком.
В общем, к лету 1833 года мюнхенская семейная жизнь Тютчева, несмотря на непростое начало, складывалась довольно счастливо и благополучно.
Здание на Каролиненплац, где размещалась российская дипломатическая миссия и проживало большинство ее сотрудников, было необычной восьмигранной формы. На каждом этаже имелось по двенадцать окон — впрочем, с некоторых пор вид из них не радовал глаз обитателей дома. И дело было даже не в ямах, не в штабелях разнообразного материала, не в шуме, не в грязи и не в суете, которые даже в Германии являются непременным атрибутом любого строительства. Дело было в двусмысленности и даже, пожалуй, оскорбительности самого памятника, возводимого на площади перед российским посольством.
Официально бронзовый обелиск высотой в двадцать девять метров, посвященный «памяти тридцати тысяч баварцев, павших в походе на Россию в 1812 году», готовились установить к очередной годовщине победы союзных войск под Лейпцигом, однако на самом памятнике никаких упоминаний об этом никто не планировал.
Конечно, кто спорит — столько ушло солдат баварского короля под знаменами Наполеона в поля России, почти столько же и не вернулось… А с другой стороны, саксонцы, вестфальцы, жители других немецких земель также пополняли французскую армию — однако же их правителям и в голову не приходит без нужды ворошить далеко не самые славные страницы своей истории. Так что, в сущности, строители по приказу короля Людвига возводили едва ли не единственный в мире памятник не победе, а поражению…
В оправдание этому можно было сказать только, что на самом-то деле баварцы погибли в России, защищая таким образом свою родину от Наполеона, и что тридцать тысяч жизней — это жертва народа, положенная на алтарь независимости, кровавая цена спасения Баварии от военного вторжения французов.
Возможно, историю с обелиском можно было бы счесть лишь досадным недоразумением. Однако внимательные наблюдатели замечали в ней весьма характерный штрих в изменении внешней политики баварского короля — теперь, в 1833 году, она была ориентирована уже не на Россию, а на Запад, в частности — в сторону соседней Франции…
Историю создают народы и армии, подумалось Тютчеву, а пишут и переписывают все кому не лень…
Следует признать, что в Мюнхене Элеонора сумела создать уютный и гостеприимный дом, хотя при очень скромном жалованье мужа и сравнительно небольшой денежной помощи из России ей едва удавалось сводить концы с концами. Разумеется, речь идет скорее об относительных трудностях — Тютчевы жили во вполне приличной квартире, участвовали в светских развлечениях, держали слуг…
Но семья российского дипломата за границей и не могла жить иначе. Вместе с тем Тютчевы, при соблюдении внешней видимости достатка, постоянно находились в долгах и подчас не могли приобрести самое необходимое.
Для наглядности стоит сказать, что оклад второго секретаря русской миссии при баварском дворе составлял немногим более восьмидесяти рублей в месяц, то есть всего тысячу рублей серебром в год. В то же время, к примеру, посол в Англии получал в год пятьдесят девять тысяч рублей, посол в Пруссии и Австрии — сорок четыре тысячи, а министерский оклад самого графа Нессельроде, ввиду отсутствия представительских расходов, составлял семнадцать тысяч рублей серебром.
Видя почти бедственное положение своего сотрудника, новый посланник, князь Гагарин, после вступления в должность добился-таки у всемогущего министра некоторой прибавки к жалованью Тютчева, однако, по сути дела, прибавка эта ничего не изменила: семья росла, рождались дочери, жизнь дорожала…
Приходилось экономить даже на прислуге, поэтому Элеонора сама открыла мужу дверь:
— Здравствуй, друг мой!
— Здравствуй, милая… — Федор Тютчев поцеловал жену в подставленную щеку.
Мальчики в это время обычно гуляли с бонной где-нибудь в парке или на берегу реки, поэтому первым делом Тютчев поинтересовался здоровьем дочери:
— Как там наш ангел?
— Уже вполне поправилась…
— Доктор приходил?
— Да, и он сказал, что давать лекарство больше нет необходимости. Я распоряжусь подать обед?
— Нет, спасибо, милая. Не сейчас. Мне надо поработать.
Однако прежде чем пройти к себе в кабинет, глава семейства заглянул в комнату дочери. Четырехлетняя Аннушка действительно выглядела веселой и бойкой, так что никаких признаков недавней простуды заметить было нельзя.
— Да, милый, я чуть не забыла — тебе принесли письмо от Генриха. Я положила его на столе.
— Спасибо, дорогая.
Переступив порог своего кабинета, Федор Тютчев привычно перекрестился на икону Казанской Божьей Матери, висевшую в красном углу. Икона была завещана ему слугой, Николаем Хлоповым, скончавшимся несколько лет назад, и на обороте имела незамысловатую, но трогательную надпись: «В память моей искренней любви и усердия к моему другу Федору Ивановичу Тютчеву. Сей образ по смерти моей принадлежит ему…»
На письменном столе действительно лежало очередное письмо от Генриха Гейне.
— Ну что же, посмотрим. — Тютчев длинным и острым серебряным лезвием вскрыл конверт и пробежал глазами первую страницу.
Сопроводительное письмо оказалось коротким. Генрих Гейне сообщал своему дорогому другу Тютчеву о том, что высылает ему французский текст очередного эссе под названием «Романтическая школа» и без особых церемоний просил адресата организовать его перевод для какого-нибудь литературного журнала в России. Далее следовали вопросы о детях, уверения в неизменной преданности самому Тютчеву, приветы супруге и пожелания всяческих благ — написанные, впрочем, достаточно коротко и сухо.
«Не сейчас, — решил Тютчев. — Почитаю в дороге…»
Они познакомились лет пять назад и на протяжении некоторого времени были очень дружны. Гейне тогда уже издал около десятка книг, которые принесли ему широкую и шумную известность, сделав подлинным кумиром немецкой молодежи.
Тютчев перевел на русский язык и даже опубликовал несколько стихотворений Гейне, за что поэт был ему крайне признателен, однако впоследствии дружба их, так быстро и легко вспыхнувшая, почти так же быстро угасла.
