Станция расплаты - Валерий Георгиевич Шарапов
— Парнишка? Но разве я его…
От волнения Юрченко попытался приподняться. Он смотрел на капитана, и в душе его боролись страх и надежда. Эти чувства отразились на лице Юрченко и озадачили Абрамцева. Он снова заговорил, но на этот раз тон его звучал чуть мягче.
— Почему тебя это удивляет?
— Неважно, — Юрченко отвернулся, не в силах перебороть страх. Он боялся сказать что-то такое, что усугубит его вину, но ему так хотелось удостовериться, что этот суровый опер говорит именно о том пареньке.
«Если он жив, значит, я не убийца. Не я забрал жизни у тех людей, и только смерть этого парня ляжет на мою совесть. Или нет? Черт, как же все запуталось», — кровь стучала в висках, мешая сосредоточиться. Абрамцев наблюдал за терзаниями Юрченко, и никак не мог понять, почему тот факт, что одна из четырех жертв жива, так важен для него. И тут его осенило: это он, Артем Юрченко, стрелял в парнишку!
— Это сделал ты, — выпалил Абрамцев. — Ты стрелял в паренька, в своего ровесника! Как это произошло, расскажи? Ты приставил ему дуло к груди и спустил курок. Что ты почувствовал в тот момент? О чем подумал? Ты смотрел ему в глаза? А он? Он смотрел на тебя, его взгляд молил о пощаде? Так все было? Так? Отвечай же!
— Да, да, да, это я в него стрелял! Он заставил меня, вложил обрез в руку. Разве у меня был выбор? Тут или он, или я, разве вы этого не понимаете? Я не хотел его убивать! Я никого не хотел убивать. Никто не должен был пострадать, таков был уговор, но он словно с цепи сорвался! Нет, не то! Он так все и спланировал, чтобы повязать нас с Толстым этим убийством. Он хотел поймать нас на крючок, вот что!
Артема трясло, как в лихорадке, слова вылетали, как пули из пулемета. Начав говорить, он уже не мог остановиться. Он говорил и говорил, выплескивая горечь обиды и разочарования. Он словно исповедовался перед совершенно незнакомым человеком, перед «поганым мусором», но ему было все равно. Важным было только полное очищение: рассказать все, избавиться от накопившегося дерьма, тяжким грузом лежащего на сердце. Капитан Абрамцев его не перебивал. Он слушал, и где-то в глубине души рождалась жалость к молодому запутавшемуся пареньку, который где-то на жизненном пути выбрал не ту дорогу.
Внезапно речь Юрченко прервалась. Его глаза расширились от ужаса, рука потянулась к шее. Он начал жадно хватать ртом воздух, пытаясь вдохнуть.
— Что? Что случилось? — Абрамцев встревоженно смотрел на парнишку. Поняв, что дело плохо, он громко крикнул: — Сюда! Скорее, нам нужна помощь!
И тут Юрченко схватил его за ворот рубашки и притянул ближе. Он пытался что-то сказать, но у него не получалось. Лицо напряглось от недостатка кислорода, но он все пытался что-то сказать.
— Не надо, не геройствуй, — проговорил Абрамцев. — Мы еще успеем поговорить, и о тебе, и о твоих приятелях. А сейчас дыши, просто дыши.
Но Юрченко все тянул и тянул за рубашку. Его губы шевелились, и Абрамцев вынужден был наклониться к самым губам.
— Ленинград. Будут там. Неделя, — одними губами выдохнул Юрченко.
— Что ты хочешь сказать? — Абрамцеву передалось возбуждение парня. — Твои приятели перебираются в Ленинград?
— В доме, под половицей, — силы уходили, дышать становилось все труднее, но Артем сделал над собой усилие и продолжил: — Там план. Не дайте им… Остановите…
— Я понял, — Абрамцев осторожно похлопал парня по плечу. — Не волнуйся, я все понял.
Последним усилием воли Артем заставил себя взглянуть в глаза оперативника, по его щеке медленно потекла слеза.
— Скажите тому парню, что мне жаль.
— Я скажу, — пообещал Абрамцев, — обязательно скажу.
Артема начала бить мелкая дрожь, рука, цепляющаяся за рубашку Абрамцева, упала, он закатил глаза, лицо посинело.
— Да придет сюда хоть кто-то! — вновь закричал Абрамцев. — Он умирает, черт бы вас всех побрал!
На его крик в палату вбежала санитарка. Следом за ней появился врач, две медсестры и еще какие-то люди. Они отстранили Абрамцева и начали суетиться вокруг постели, но было слишком поздно. Артем Юрченко умер, так и не узнав, что в тот самый момент, парень, в которого он стрелял, пришел в сознание.
* * *
Железная дорога в Ленинграде появилась второй в стране, еще во времена царствования Николая I. Она должна была соединять два главных города страны: Москву и Санкт-Петербург. Первый в городе вокзал не один раз менял свое название. Сначала Петербургский, затем Николаевский, потом, после революции, его стали именовать Октябрьским, а в 1930 году, переименовали в Московский, и это название прижилось. Теперь Московский вокзал принимал поезда не только из Москвы. Жители Оренбурга, Брянска, Казани, Севастополя, решившие посетить славный город Ленинград, в первую очередь попадали сюда — на знаменитый Московский вокзал. Толпы народа не иссякали ни в зимние морозы, ни в осенние дожди, но самое большое количество приезжающих вокзал принимал летом.
Лето 1975 года не было исключением: пыльные перроны, привокзальная площадь, залы ожидания и помещения, отведенные под камеры хранения, заполняли пассажиры всех национальностей. Это никого не удивляло, ведь лозунг «Пятнадцать республик — пятнадцать сестер» воспринимался советскими людьми всерьез. Всеобщая дружба, любовь и взаимовыручка стали неотъемлемой частью жизни многонационального государства. Здесь, на железнодорожном вокзале, это чувствовалось особо остро. Увидеть пассажиров с баулами и в национальных костюмах здесь было в порядке вещей. Впрочем, как и людей в милицейской форме. Ведь избавить мир от воров и жуликов гораздо сложнее, чем слетать на Луну, но следить за порядком сотрудникам правоохранительных органов все же по силам.
В этот день сотрудников правоохранительных органов на Московском вокзале было больше, чем обычно, только форму они не надевали. Операция «Почтовый вагон» шла не первый день, и люди, задействованные в ее проведении, успели примелькаться в толпе, как торговки семечками и пирожками, приходящие на вокзал изо дня в день. Форма лишь помешала бы выполнению задачи, а в штатском оперативники, патрульные и участковые милиционеры выглядели на фоне разношерстной толпы вполне естественно.
Старший лейтенант Олег Гудко и капитан Иван Абрамцев прогуливались по перрону и лузгали семечки. Абрамцев серьезно отнесся к словам
