Последний выстрел камергера - Никита Александрович Филатов
— Отчего же так? — улыбнулся Иван Мальцов.
— Оттого, сударь мой, что они должны быть очень свежими… Так вот, эти сосиски полагается кушать со сладкой горчицей и с баварскими кренделями, которые называются брейцн, а также с белым, обязательно нефильтрованным пивом.
— Вообще-то я предпочитаю вино.
— Вино здесь тоже бывает вполне приличное — рейнское или мозельское. Но если ты оказался в Баварии, то надо пить пиво. — Федор Тютчев произнес это тоном, не допускающим возражений. — Ты уже слышал про мюнхенский Октоберфест? Это что-то вроде всеобщего праздника… Его впервые провели здесь лет тридцать назад по случаю женитьбы нынешнего короля.
Тем временем хозяин заведения уже вынес гостям кувшин с холодным светлым пивом и две огромные глиняные кружки.
— Твое здоровье!
— За встречу, Иван… Ну и как тебе Мюнхен?
— Приятный город.
— Конечно, это не Петербург. Это даже не Лондон и уж тем более — не Париж, хотя… Многие говорят, что это, скорее, даже не немецкий город — а самый северный город Италии.
По пути из гостиницы Иван Мальцов успел разглядеть не так уж много: Кёнигсплац, Английский сад, собор Святого Михаила, величественный дворец династии Виттельсбахов… Однако даже это немногое заставило его признать правоту собеседника:
— Да, пожалуй… чувствуется во всем этом какое-то южное настроение.
— Король Людвиг как занял баварский престол, так тотчас же и объявил, что желает сделать из Мюнхена город, который прославит Германию. И, кажется, это ему удается… — Федор Тютчев поставил тяжелую кружку на стол и промокнул платком губы. — Когда-то здесь были только переправа через реку и монастырь. Отсюда и название.
— Мюнх ведь, кажется, означает — монах?
— Совершенно справедливо! Но вообще-то язык, на котором говорит здешнее население, отличается от литературного немецкого… Есть места в Баварии, в которых даже внутри самого баварского наречия существуют достаточно сильные региональные различия. Если там повстречается какой-нибудь местный колоритный крестьянин, то он скажет так, что ни один пруссак ничего не поймет.
— Пруссак?
— Здесь это нечто вроде ругательства. Если, к примеру, тебя так назовет какая-нибудь торговка с Мариенплац — значит, чем-то ты ей не понравился.
— Любопытно.
— Я думаю, из всех немцев, наверное, баварцы ближе всех к нам.
— Вот как?
— Потому что они… более душевные, что ли. Вроде нас. То есть если северные немцы более сдержанные и рациональные, то, наверное, баварцы по складу характера своего немного ближе к русским.
Возле стола опять появился хозяин трактира — в этот раз с полным блюдом горячей закуски.
Иван Мальцов недоверчиво посмотрел на приятеля:
— И мы все это сможем, по-твоему, съесть?
— Привыкай, ты — в Баварии…
— Почему они белые-то, эти колбасы?
— Они по какому-то очень сложному рецепту готовятся, из разных видов мяса и внутренностей — потому и цвет необычный. У них там еще — видишь? — такие зеленые крапинки, потому что прибавляется какая-то зелень: петрушка, еще что-то… а сама сосиска белая, ее разрезать нужно пополам и потом поперек — вот так! — разрезать кожицу и ее оттуда вынимать.
После второй кружки пива, когда содержимое блюда с закуской заметно уменьшилось, Иван Мальцов вернулся к прерванному разговору:
— Ты, смотрю, стал решительно европейским человеком…
— По-твоему, это хорошо или плохо?
— Право, не знаю.
— Вот именно… — тяжело вздохнул Тютчев. — Я, знаешь ли, за эти годы предостаточно поездил по Европе и видел различные нации, весьма несхожие между собою. Тем не менее у всех них было нечто общее… нечто, чего я не нахожу в России. — Собеседник не прерывал его, и Федор Тютчев продолжил: — Вероятно, Россия в сравнении с другими странами имеет некий особый, отличительный характер, отделяющий ее от этих стран гораздо более глубокой разграничительной линией, чем та, которую можно заметить, скажем, между Германией и Италией, Англией и Францией, Испанией и Швецией… Отчего же происходит это различие? В чем состоит та общность, которая существует между европейскими нациями — и остается чуждою России? Такова задача, решения коей я до сих пор не перестаю искать.
— Здесь, в Мюнхене?
— А чем же не подходящее место?
Действительно, столица Баварского королевства годилась для подобных целей как нельзя лучше.
Она находилась едва ли не в самом центре Европы. Отсюда рукой подать до Австрии и до Чехии, до Швейцарии и до Франции. В полусотне километров южнее вздымаются альпийские склоны, за которыми — Италия, а неподалеку, на западе, берут свое начало две крупнейшие европейские реки — Дунай и Рейн.
Тютчев прибыл в Баварию в 1822 году, всего через шестнадцать лет после образования королевства. Как раз в это время Мюнхен переживал период высшего культурного расцвета, и его даже называли «германскими Афинами»: здесь работали, например, основатели философских школ Фридрих Шеллинг и Фридрих Якоби, плодотворно действовали Баварская академия наук и Академия художеств, открылся университет… Местная придворная аристократия была для своего времени довольно образованна — к тому же при баварском королевском дворе имели тогда свои дипломатические представительства едва ли не все государства Европы…
— Это правда, что ты пользуешься особым расположением графа де Монжела?
— Старик — большая умница… Пожалуй, здесь это едва ли не самый интересный собеседник — за исключением, разумеется Шеллинга.
Но Ивана Мальцова близкие и многолетние отношения Тютчева с одним из светил германской философии, кажется, не слишком заинтересовали. Значительно больше его волновало другое:
— Это большая удача для дипломата — доверительные отношения с премьер-министром страны, в которой он пребывает, не правда ли?
— С бывшим премьер-министром, — уточнил Федор Тютчев.
— Но ведь политическое влияние графа и его осведомленность в европейских делах…
— Да, конечно.
По тону собеседника Мальцов догадался, что ему желательно переменить направление разговора:
— Ах, вот еще! Повидался я в Петербурге, перед самым отъездом, с некоторой особой прекрасного пола, нашей общей знакомой…
— Неужели и тебя посетила муза, друг мой? — рассмеялся Тютчев.
— Ну что ты…
— Тогда кто же это?
— А вот угадай-ка. — Мальцов прикрыл глаза и по памяти процитировал строки, написанные его собеседником несколько лет назад:
Твой милый взор, невинной страсти полный,
Златой рассвет небесных чувств твоих…
— Амалия? — Тютчев едва не опрокинул со стола свою кружку с пивом.
— Ну конечно же! Госпожа баронесса Амалия Крюднер передавала тебе сердечный привет.
— И все?
— А чего же еще ты хотел бы?
— Письмо, записка… может быть…
— Нет, увы, — развел руками Мальцов, сочувственно глядя на Федора.
Однако самообладание уже вернулось к Тютчеву:
— Да, конечно. Любая переписка могла бы скомпрометировать ее.
— Знаешь ли, Федор, у меня
