Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов
В итоге Акимов заговорил сам, сделав вид, что к слову пришлось: нет, Вера не угомонилась. Более того, вышибла по собачьей статье завхоза Бутузова. Только вот незадача: по итогам инвентаризации вскрылась на складе такая жуткая пересортица всего, от ветоши до арматуры, что стало неловко. Если и тащил завхоз, то только на склад, не с него.
Вернуть бы или хотя бы извиниться, но обиженный Бутузов уже пропал со всех радаров — уехал куда-то, хлопнув всеми дверями. Эйхе кривился в улыбке и подливал, но встречного красивого жеста не делал. Спросить напрямую: «Как у тебя на личном фронте?» — Сергей стеснялся. Тяжело быть взрослым и влюбленным.
Акимов, решив угостить мрачного друга нежданной шуткой, рассказал историю о том, как после получки наладчик Букин пришел заяву подавать на самогонщицу Лещеву.
— Первач перегорел?
— Бери выше. Отказалась, говорит, кочерга честные трудовые принимать, говорит: подозрительные. Хучь плачь.
— Надо же, — только и сказал Виктор и разлил еще спиртное.
Коньяк уже освоился в организме, поэтому стало на все наплевать и захотелось послать к черту все эти экивоки. Сергей решился:
— Вообрази, Витенька. На Петровку пришла кляуза на тебя. Анонимка.
— Да? И что же я снова натворил?
— Да вот, во время, свободное от распределения дефективных, красишь бумагу под червонцы, а потом на них скупаешь у спекулянтов краску и стройматериалы. И преступно делаешь ими ремонт…
— Забавно, — помолчав, проговорил Эйхе, — стало быть, подрываю финансовую мощь страны.
— Кстати, да.
— А что ж, дело знакомое, — буднично подтвердил Виктор, — я еще в сороковом занимался. Фальшивые латы забрасывал.
— Че-го?!
— Латы. Фальшивые, — раздельно повторил Виктор. — Сорил деньгами по полям-хуторам, как настоящий буржуазный паук. Только товарищи из Москвы местный колорит не учли, что у нас, хуторян, деньги с неба — к беде. Когда латный дождь на капусту пролился, собрали все и с молитовкой сожгли у церкви. — И, почти без паузы продолжил: — Но если совсем честно, схалтурили наши. Или сэкономили. Настоящие латы на бумаге со льном печатали, они тонули в воде, а фальшивки — плавали, как сам знаешь что.
Акимов хохотнул.
— Ну и переходя по аналогии, — сказал Виктор и выложил на стол… ну да, червонец. Со слишком ехидным вождем.
— Сам нарисовал? — пошутил на разгоне Сергей, но тотчас поправился: — Откуда, где взял?
— Из кассы, — поведал Виктор.
— А в кассе как оказались? — терпеливо спросил Акимов.
— Это история. Рубцов решил тихую милостыню подать, подбросил целую пачку. И что интересно, вернувшись от Натальи.
— Да, я его там встретил. Но там никого нет.
— Он там.
— Я проверял.
— Я не проверял. Но он там.
— Да почему ж…
Эйхе прервал:
— Потому что мужская рубашка, надкусанный рафинад, два стакана и один подстаканник. Мужской, замечу. Наталья не ест сахар. И женщина, которая живет одна, выглядит по-другому. Он там.
— Я обыскал комнату.
— А чердак? А подвал?
— Я не знал…
— …что там есть чердак и подвал?
— Нет там подвала. Я присутствовал при обыске, когда Введенский выдавал ценности.
Эйхе прищурился:
— И что же, все выдал?
— Все.
Эйхе сказал: «Ха», осушил стакан, спросил:
— Тогда откуда подстаканник? Арт-нуво, серебро с каплями брильянтов, мастерские Пфорцхайма. Он стоит больше, чем я.
Сергей, не моргнув, признал:
— Значит, не все.
— Раз выдал не все, мог не все и сказать, — заключил Эйхе, — а товарищи из МУРа по тайникам не спецы.
— Хорошо, что предлагаешь? — нетерпеливо спросил Акимов. — Конкретно?
— В самом деле, что… — Виктор почесал затылок, — ну что-что. Выследить, когда будет один дома, найти и пристрелить? Он же официально мертвый?
— Верно.
— Вот. Исправим перекос в отчетности.
Глава 25
Очень удачно выкрутившись и сбежав от Акимова, Андрюха-Пельмень шел лесом к ДПР. Сверток с фальшивыми деньгами, полученный от Князя, он переместил из ящика с инструментом за пазуху и теперь ощущал физически, как подгорают поджилки.
Спроси Пельменя: не стыдно грабить благодетеля? (Ибо как иначе назвать подсовывание резаной бумаги вместо денег?) Стыдно. Более того, Пельмень сначала отказался наотрез. И Анчутка, который передал ему повторное предложение Князя, зря орал, что только такой пень, как Пельмень, может колебаться холодцом: льзя — нельзя, боязно, нечестно.
Яшка уже несколько раз сгонял в командировки, тратя не полученные от Эйхе командировочные-суточные, а Княжеские червонцы. Андрей Николаевич настоящие деньги забрал, вручил жирные «комиссионные». И Анчутка, треснув винца, горячился, хрустя денежками:
— Ты, дерево! Вот же деньги, без риска, досыта и без греха!
— Так уж без греха. Получил настоящие, прожрал фантики.
— И кто заметил? Кто, я спрашиваю? — орал Яшка. — Никто! Схапали, сожрали и еще попросили. Кому плохо, если денег больше станет?
— Да не деньги это!
— А что? Бумага, краска — вот и деньги. Ну, я вижу, ты снова со своей раскорякой: денег хочу много, а делать ничего не стану.
Пельмень возмутился:
— Это я-то ничего не делаю?! Впахиваю круглые сутки!
— Вот именно! Круглые сутки впахиваешь за одну зарплату. Помяни мое слово: будет и тут как на фабрике. По чуть-чуть будут вьючить на тебя, а деньги те же останутся. В итоге все равно психанешь и хлопнешь дверью — так и будешь до пенсии. Если доживешь, конечно. Не понимаешь ты математики.
— Какой математики, что ты несешь?
— Такой: сколько дали, на столько и старайся. А то так и будут ездить на тебе за малую долю, а ты — терпеть и возмущаться.
— Никто на мне не ездит!
— Это пока, а так будут, — уверенно посулил Яшка, — обязательно! — Он перебрал пальцами денежки, проговорил с умилением: — А мне незачем отказываться, раз хорошо знакомый и надежный человек хрусты в руки сует. На днях партию везти под Ярославль, как раз наведаюсь к Андрею Николаевичу. Золотой человек.
Все эти годы Анчутка жгуче сожалел, что пришлось до времени прервать их старое сотрудничество, когда Князев — тогда еще регулярный профессор — предоставил им чистую денежную работу плюс харчи. Анчутка сохранил о нем самые добрые воспоминания. Да и Пельменю дядька этот был по душе — видно, что порядочный человек и пострадал ни за что.
Князь был тоже доволен: теперь нет нужды в пистолетах, пальбе и прочей дурновкусице. Нет необходимости доверяться Соньке, которая еще мала и все-таки мать любит. Есть двое годных исполнителей, только один уже готов ко всем услугам, а другому надо дать оправдание, в котором он нуждается.
И потому Андрей, подернув воображаемые манжеты, приступил к тому, что умел, как никто:
— Все честно, дорогой мой. Мир несправедлив, есть и будут перегибы. Мы
