Гром над пионерским лагерем - Валерий Георгиевич Шарапов
Изо всех сил хотелось бы второе. До такое степени хотелось, что Сергей размечтался о том, как Лукич отнесется к еще одной нежданной родне из органов — но тут на половине Катьки что-то грохнуло. Сергей, уйдя с линии предполагаемого огня, навел «ТТ» на дверь, позвал по-свойски:
— Ну выходи, выходи. Стыдно, взрослые люди.
Дверь отворилась изнутри, но голос послышался совершенно не тот. Пельмень предупредил:
— Сергей Палыч, не стреляйте. Убьете.
Вышел, негодяй. Руки подняты вверх, на плече — свернутый в бунт провод, и в меру бережно толкает ногой впереди себя по полу ящик с инструментом и какими-то ветошками.
— Ты что тут забыл? — спросил Акимов, ощущая некоторое облегчение.
— Так это, Виктор Робертович проводку сказал провести.
— Почему в отсутствие хозяйки?
Пельмень, продолжая держать руки вверх, пожал плечами, Акимов позволил:
— Вольно.
Андрей опустил руки:
— Очень она нервничает, когда работает не одна. Чуть скрипнешь отверткой — и крики-нервы.
— Понимаю, — признал Акимов. — А сам чего в темноте?
— Вот же лампа. — Пельмень, с готовностью посторонившись, кивнул, приглашая заглянуть.
Акимов заглянул. В самом деле, в комнате на столе горела керосинка.
— Ставни бы открыть, — заметил Сергей, но Пельмень резонно возразил:
— Так не мне распоряжаться. Сказано: не трогай, я и не трогаю, вот, при керосинке. Но так-то да, темно. Пойду тогда, вернусь засветло?
— Ну иди, иди.
Простившись, Пельмень смылся. Акимов зашел в комнату Катьки и тщательно ее обыскал.
Нет, никаких посторонних следов нет. Уютно-то как тут. И добрая аккуратность, не как у Натальи и не так, как дома. С невольной теплотой Сергей рассматривал Катюхины умные книги и маленькую полочку для книжек Михал Михалыча, которого Сонька твердо решила научить читать раньше, чем он начнет «глупости говорить».
Рисунки висели по стенам, видно, что рисовали в четыре руки. А вот небольшой лист… сначала Акимов не понял: что за угольная бумажка? Но чем больше приглядывался, тем горше становилось. Бумажка была в самом деле угольная, замаранная черной пылью, но из угольной темени проступала физиономия Лукича. Он — и не он. Кто его таким видел? Глаза, обычно шальные, нахальные, глядели мягко, умиленно, злой тонкогубый рот не скалится, как обычно, а улыбается с любовью. И ведь не нарисовано, а чем-то выцарапано, выхвачено из тьмы, освещено тонко и точно — и да, тоже с любовью. Вот только какие-то черточки подведены карандашом — морщина между бровями, изгиб рта, готового сказать что-то ласковое, тени под глазами, под скулами. Это только Катька могла добавить, едва заметно, с горечью, с ожиданием — и снова с любовью.
Стало неловко, точно подсматриваешь, и тоскливо, потому что тебе-то точно никогда не узнать, как это — когда тебя так любят.
«Ничего, — подумал он, — посадят — узнаешь».
…Пока взрослый и местами здравомыслящий человек таращился на портрет уголовника-сидельца, другой уголовник, распластавшись на чердаке под потолком, смотрел на него в щель между старыми досками. Дивился. Заодно и пытался сообразить, как лучше поступить. Руки чесались прямо сейчас разнести ему затылок, вон как удобно подставляется под выстрел. Но в таком случае придется валить тотчас, потея, суетясь, теряя тапки и уютное убежище. Деструктивно. «И что же он тут делает?» Наталья не могла так глупо поступить — с утра Князь уточнил свой ультиматум: если она попытается повторить свой предательский финт — прокурору немедленно пойдет малява насчет того, что осужденный Введенский не выдал оборудование для фальсификации. А то и про убиенного Палкина можно вспомнить — ну, для начала, со значением подчеркнул Князь. И Наталья, побледнев до синевы, вроде бы все правильно поняла.
«Так. Если поняла, то что этот хмырь тут шарит? Или кляуза прошла вхолостую, не к тем попала? Ох уж эта рабоче-крестьянская, рожденная революцией! Их к расхитителям направляют, а они по помойкам шарят. Ну ничего. Зайдем с другого боку, теперь и голодранцы пособят. Закопаю».
С улицы послышались легкие шаги — возвращалась Наталья. Скрипнуло крыльцо, дверь отворилась, хозяйка с порога спросила:
— Кто это у нас еще такой самостоятельный?
Князь подумал: «Интересный поворот. Сейчас и выясним, все ли поняла, или подоступнее объяснить».
Глава 24
В ответ на прямой вопрос Акимов ответил так же:
— Я это. Извини, я без приглашения.
Наталья, пристраивая на гвоздик платок, ехидно заметила:
— У вас работа такая, Сергей Палыч. Вы не стесняйтесь, тут давно не дом, а натурально проходной двор.
Акимов, не дождавшись приглашения, сел к столу сам, неловко повертел на столе подстаканник.
— Красивый.
— Да.
— Твой?
Наталья одарила красноречивым взглядом:
— А если и мой, то что?
— Ничего.
Введенская ядовито продолжила:
— Снова ваши пустые подозрения?
— Наташа.
— А я вот сейчас встретила Рубцова…
— И что?
— Признался, что «заходил». Как это все понимать? Вламываются в чужой дом, без приглашения…
— У тебя так уютно, красиво, тянет заскочить на огонек.
— За такие желания не сажают, нет?
Акимов понял, что видит перед собой еще одного товарища, пришедшего «с ковра». И спросил с сочувствием:
— И тебя пропесочили?
Наталья, фыркнув, бросила на стол папку, но тотчас подровняла.
— Имел место очередной расстрельный собор.
— Не оценили?
— Да сожрали меня с потрохами, если интересно. Мои эскизы шелка для раджей вызвали резкое неприятие.
— А Вера хвалила.
Наталья, казалось, не слушала, изображая чей-то гнусный голос:
— …«почему павлины, а не индийские колхозники»?
— Бывают такие?
— Откуда мне знать-то?! — возмутилась она и продолжила таким же противным макаром: — «А коллектив вот интересуется: где связь с социалистической действительностью?» Я: «Товарищи, это же индийские мотивы!» — а они: «А что, раз индус, то не может быть социалистом? Что за чуждые идеи!»
Она все излагала, излагала свои горести, и голова постепенно начинала пухнуть, но тут Акимов вскинулся: показалось или Наталья глядит как-то по-иному, выкатив и без того огромные глаза и вроде бы кивая в сторону двери на другую половину.
«Показалось?»
А Наталья продолжала:
— Вера твоя стояла насмерть: «Это у вас чуждые! Товарищ Сталин призывает уважать культуру братского Востока. Нас что, Ганди просил на шелках трактора рисовать?»
— Заступалась за тебя, значит? — уточнил Акимов, чуть пожимая плечами. Универсальный жест, пусть толкует, как удобно.
— Твоя супруга была тверда.
Нет, ну что хотите делайте, но Наталья точно указала глазищами своими на дверь на половину Катьки.
Введенская, не прекращая говорить: «Предписала лишь павлинам “убавить роскоши”. Как главная халтура из худотдела начала квакать: “декаданс, эклектика”, а Вера достает каталог от тридцать
