Яд, порох, дамский пистолет - Александра Лавалье
Дому, в котором снимал квартиру Алексей, консьерж не полагался, поэтому записку попросту просунули под дверь. Рукой матери в ней было написано: «Алёша, срочно прибудь!» Ни о чём хорошем такое послание говорить не могло, только о беде. Алексей развернулся на пороге и помчался к родителям.
Городового возле особняка Алексей увидел издали. Во дворе оказалась ещё парочка городовых и вся родительская прислуга. Полицейские просто бродили, глядя под ноги, в поисках неведомого, а прислуга собирала и складывала в тачки битое стекло и ломаные ветви растений. Отцовские оранжереи были разорены.
Сзади неслышно подошла мать. Лицо её было бледным, но глаза абсолютно сухими. Алексей внезапно вспомнил, как в детстве ему казалось, что мать не умеет ни гневаться, ни плакать. Так спокойна и ровна она была. В отличие от шумного отца, мгновенно вспыхивающего то в крик, то в громкий до неприличия хохот.
Елена Сергеевна выглядела растерянной и усталой.
– Алёша, как хорошо, что ты пришёл. Пожалуйста, забери его. Он не слышит меня, я зову, а он не откликается и смотрит мимо. Как понял, что все образцы погибли, так и сел. Третий час сидит, не откликается.
Её нижняя губа дрогнула, но слёз так и не появилось.
Отец сидел на земле в разбитой оранжерее и бесцельно перекладывал какие-то веточки. Всё лицо его было в грязи и кровавых разводах. Невооружённым глазом было видно, что профессор ботаники не в себе.
Алексей присел перед отцом на корточки. Тот не обратил на него никакого внимания.
– Фёдор Фёдорович!
Нет реакции.
– Фёдор Фёдорович, посмотрите на меня! Отец!
Но тот продолжал перекладывать обломки веток. Руки его были изрезаны осколками стёкол.
Немецкого, родного языка отца, Алексей не знал, но для того, чтобы произнести правильно имя, он и не нужен.
– Theodor Hennes Euler! – голосом рассерженного гимназического учителя провозгласил Алексей, надеясь, что «ученический рефлекс» сработает. Фёдор Фёдорович встрепенулся, зашарил глазами, отыскивая источник опасного звука. Его взгляд зацепился за лицо Алексея, потеплел, и через несколько секунд в него вернулись ясность и узнавание. Алексей бесшумно выдохнул.
– Алёша, друг мой! – своим обычным голосом произнёс отец. – Ты видишь, что у нас тут приключилось. – Фёдор Фёдорович развёл руками. – Весь мой труд погиб. И главное, непонятно, чем им не угодила момордика?
Но момордика мало волновала Алексея, а вот изрезанные руки отца – очень.
– Отец, пойдём в дом, обработаем твои раны.
Фёдор Фёдорович глянул с недоумением. Алексею пришлось указать на его руки, с которых капала кровь. Некоторое время профессор разглядывал их, потом произнёс:
– Это мелочь, Алёша, честное слово. Не стоит беспокойств. Гораздо жаль… жалее…
– Жальче!
– Благодарю, мой друг. Жальче образцы. Я всё проверил. Всё! Ни одного не пощадили. Зачем уничтожать безвинные растения? Да разве так можно?!
Фёдор Фёдорович, продолжая причитать, всё же послушно встал, поддерживаемый сыном. И только сейчас Алексей заметил мать, стоявшую у него за спиной. На её лице одновременно отображались облегчение и эмоция, которую раньше Алексей не замечал. Если бы у него было время размышлять, он, наверное, обозначил бы её как «упрямую решимость». Но его больше беспокоило состояние отца, чем то, что задумала мать.
Они поднялись в кабинет. Алексей усадил профессора в кресло, обмыл ему руки в тазу, принесённом сообразительной горничной, и обработал йодной настойкой. Фёдор Фёдорович растерянно следил за действиями сына и молчал, мелко вздрагивая, когда йод начинал жечь. После того как Алексей наложил бинты, стало похоже, будто руки профессора в огромных марлевых варежках. Выглядело это забавно, и отец, с присущим ему детским любопытством, принялся исследовать нововведение, пытаясь крутить кистью и сгибать зафиксированные пальцы. Алексей с улыбкой наблюдал за ним, думая, что эта черта в отце неистребима – ему всё и всегда интересно. И одновременно удивлялся себе, отмечая, что сегодня нелепый вид профессора не вызывает в нём привычного раздражения. Возможно, потому, что сегодня Фёдор Фёдорович для него больше пациент, чем отец.
Через пару минут в кабинет с подносом вошла Елена Сергеевна. Она принесла любимый мужем суп-пюре и, присев на низкую скамеечку перед креслом, принялась кормить его с ложечки. Фёдор Фёдорович пытался неловко возмутиться, но противиться воле Елены Сергеевны было невозможно.
Алексей отступил на шаг, с удивлением наблюдая за родителями. Они будто поменялись ролями. Всегда деятельный и шумный отец сделался растерянным и обездвиженным, а холодноватая утончённая мать стала заботиться о нём ласково и снисходительно. Алексей подумал, что никогда раньше не обращал внимания на их столь редкую для браков сплочённость и внимательность друг к другу. А оказывается, его родители весьма дружны.
Запах, доносящийся из тарелки профессора, предательски расшевелил почти смирившийся с голодом желудок Алексея. Как ни стыдно признать, в животе громогласно забурчало.
Елена Сергеевна, не поворачивая головы, произнесла:
– Алёша, я приказала в столовой накрывать к обеду. Будь добр, начинай без меня. Я пока побуду с Фёдором Фёдоровичем.
Алексей кивнул, хотя на него никто не смотрел. Стараясь двигаться размеренно, чтобы не выдавать смущение и радость, он вышел из кабинета.
Алексей уже успел пообедать, когда Елена Сергеевна вышла в столовую.
– Фёдор Фёдорович заснул.
Алексей отложил ложку.
– Мама, что произошло?
Елена Сергеевна устало опустилась за стол напротив него и принялась рассказывать:
– Это случилось под утро, часов в пять. Мы проснулись от криков и звона. Я решила было, что стреляют. Но это какие-то люди перелезли через забор, били в оранжереях окна камнями и палками, ломали растения. У одного, кажется, действительно было оружие. Но такой шум стоял, что и не разберёшь. Прислуга собиралась вмешаться, но отец не позволил. Запретил выходить из дома. Сам стоял у окна, смотрел… и плакал. Людей оставил дома, поберёг, а дело своё… утратил.
– Мне казалось, свою момордику он без раздумий бросится спасать.
– Он бросился бы. Да я не пустила. Им же всё равно, что Euler – не немецкое имя! Я подумала, что летом нас Бог уберёг, погромы миновали наш дом, а сейчас добрались… Так что он стоял у окна, а я стояла у двери. На замок закрыла, а ключ в камин бросила. Дворник после вскрывал замок. Но как ещё я могла его остановить?
Алексей подумал, что сейчас Елена Сергеевна всё же заплачет. Но нет. Она лишь налила себе любимого чаю и о чём-то задумалась. Но не расслабленно, а так, будто решала задачу. Внутри неё будто вновь появилась решимость, хотя внешне Елена Сергеевна просто пила чай с соблюдением тонкостей этикета. Чуть позже она сказала:
– Ты знаешь,
