В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари

— Хвала Вечному, что вывел нас из рабства египетского! — с благодарностью воскликнул он, пока Аврелий молча удалялся, закрывая за собой дверь.

XVIII

Шестой день до нон октября

Оппия взвизгнула от радости, когда перед ней во всем своем великолепии предстал очаровательный восточный принц.

Грек прибыл с великой помпой, в носилках Аврелия, а впереди шли глашатаи, расчищавшие дорогу криками: «Дорогу Птолемею Кастору! Дорогу благородному Кастору!» Сводня была почти напугана этим высоким сановником, который так открыто выказывал ей свое расположение.

— Сладчайшая моя, сегодня нет праздника?

— Входи, входи, народ скоро соберется! — восторженно приветствовала его сводня.

Затем, опасливо оглядевшись, спросила:

— А твой друг, сенатор?

— Не думаю, что он придет.

— И слава богам! Он мне не слишком-то симпатичен, знаешь ли! У него такие неприятные манеры, не то что у тебя — всегда корректные и благородные! Что тут скажешь, сразу видно, когда человек получил изысканное воспитание!

— Мне посчастливилось иметь прекрасных учителей! — скромно отнекивался Кастор, мимолетно вспомнив жестокого надсмотрщика, который с кнутом в руке преподал ему азы хороших манер в переулках Александрии. — Но ты не суди Аврелия строго. Да, ему не хватает некоторых тонкостей, но он хороший человек. В любом случае, будь спокойна: сегодня вечером у него другие дела, — заверил грек, пытаясь представить себе хозяина, вооруженного универсальным ключом, который он сам ему и предоставил — память о некоторых его прежних трудовых подвигах. Как тот ждет в ночи подходящего момента, чтобы проникнуть в спальни на задворках лупанария. Именно поэтому было так важно, чтобы Оппия ни на миг не ускользнула от внимания своего царственного ухажера.

Кастор исчез, поглощенный притоном, в то время как Аврелий, скрыв лицо под капюшоном, наблюдал за сценой, съежившись на ступеньке в переулке и уронив голову на руки, словно спящий пьяница.

Прошло два часа, прежде чем патриций решился встать. Два бесконечных часа, в течение которых его ухоженные большие пальцы ног, которых могла касаться лишь Нефер, были неоднократно отдавлены спешащими клиентами, а его гордая патрицианская спина то и дело получала хлопки от весельчаков, входивших и выходивших из борделя.

Кто-то, в порыве щедрости, даже бросил ему несколько монет в складки ветхого плаща.

Наконец переулок опустел.

Сенатор поспешил к двери и, умело орудуя инструментом, предоставленным Кастором, через несколько мгновений сумел войти.

Ориентируясь в темноте в узком коридоре, он добрался до комнатки, где некогда встречались двое несчастных влюбленных.

Из зала доносились самые разные крики: оргия была в самом разгаре.

Внезапно в нескольких шагах от него раздался протяжный голос сводни:

— Почему бы не здесь, сокровище мое? Иди, скорее. Оппия вся твоя!

Аврелий с трудом сдержал смешок, представляя, как бедным Кастором овладевает эта ужасная старуха.

Но он уже слышал в коридоре вкрадчивый голос грека, умело направлявшего эту влюбленную пиявку в другую спальню.

«Придется дать ему очень щедрую награду за эту неприятную услугу», — с легким раскаянием подумал он.

Пронзительные визги Оппии, охваченной страстью, эхом отдавались на лестничной клетке. На данный момент Аврелий мог считать себя в безопасности в своем укрытии.

Ему не пришлось долго ждать. Вскоре он услышал легкий шорох в соседней спальне, и тусклый свет масляной лампы осветил отдушину между двумя комнатами.

Бесшумно, как кошка, Аврелий взобрался на каменное ложе и, выпрямившись во весь свой немалый рост, заглянул внутрь.

Щель была узкой, и поначалу он увидел лишь волну шелка цвета черного дерева.

Затем две белоснежные руки безупречных очертаний взметнулись вверх, собирая в сеточку на затылке копну темных кудрей.

Следом мягкий светлый парик, на который, очевидно, пошли волосы не одной рабыни с далекого севера, скрыл под собой великолепие иссиня-черных локонов.

Наконец, с изяществом, которому в Риме не было равных, женщина обернулась.

Чуть позже Аврелий, уже с открытым лицом, в своем скромном одеянии появился у дверей борделя.

Привратник узнал его и без труда впустил, прекрасно зная, что многие посетители предпочитают участвовать в празднествах Оппии инкогнито.

«Золотая женщина», чье лицо скрывала привычная драгоценная маска, только что закончила танцевать, и многие клиенты все еще рукоплескали.

Флавий, бывший среди самых восторженных зрителей, пытался увлечь ее за собой.

— Не сегодня, Флавий! — голос сенатора, несмотря на учтивый тон, звучал с непререкаемой твердостью. — Сегодня эта госпожа выбрала себе другого кавалера!

В глазах блондина мелькнула ярость.

Вокруг посмеивались.

Аврелий понял, что Флавий обдумывает, не взбунтоваться ли против такого оскорбления.

Но это был лишь миг.

Медленно задира отпустил женщину, которая, не колеблясь, взяла руку новоприбывшего.

Патриций с поклоном провел ее сквозь восторженную публику. Очевидно, у юнца было немного сторонников даже здесь, в самой что ни на есть родной для него среде.

Прекрасная танцовщица снова начала танцевать, но теперь все ее внимание было обращено на Аврелия.

Флавий, не сводя с них глаз, пятился, пока, дойдя до конца зала, не вышел без единого слова.

Женщина улыбалась раскованному магистрату, который, с комком в горле, созерцал ее изгибы, увлекаемые музыкой в пароксизм чувственности.

При каждом звоне кимвалов ее тонкие пальцы с металлическими ногтями тянулись к нему, чтобы коснуться, и Аврелий против воли чувствовал дрожь возбуждения.

Зрители, увлеченные, отбивали такт.

На миг подняв взгляд к балкону, патриций краем глаза заметил недоверчивое выражение лица некоего александрийца, который, обвитый щупальцами сводни, взирал на него с крайним негодованием.

Несколько мгновений спустя, ведомый «золотой женщиной», он уже шел по узкому коридору в задней части дома.

В спальне было совершенно темно: даже маленький потолочный светильник был погашен.

Женщина прижалась к нему, почти одурманив своим ароматом.

«Аристократки не выносят дурных запахов, и уж тем более вони плебса», — подумал Аврелий, глубоко вдыхая аромат, исходивший от гибкого тела, сжатого в его объятиях.

Бархатные губы искали его в темноте. Едкая фраза уже рвалась с его губ, но он с силой заставил ее замолчать. Он должен был лишь молчать, молчать и принимать это нежданное наслаждение, ниспосланное ему как неожиданный дар богов.

Но в тот миг, когда женщина повернулась к нему спиной, чтобы провести к маленькой каменной алькове, очарование ее мягких членов на мгновение покинуло его, и слова, которые он не должен был произносить, сорвались с его насмешливых губ, словно обретя собственную волю:

— Ave, Валерия Мессалина Августа!

Аврелий сидел в своем кабинете, измученный, обхватив голову руками.

Выйдя из лупанария, он медленно побрел по переулку, напряженно вслушиваясь в каждый шорох за спиной, уверенный, что