В здоровом теле... - Данила Комастри Монтанари
К тому же он наслушался немало язвительных замечаний о непомерных ценах Демофонта, известного в квартале как отъявленный грабитель.
О Мнесарете же пациенты были единодушны: женщина слыла отличным лекарем и, что немаловажно, брала плату, доступную любому кошельку.
Одни платили ей несколько ассов, а с других, более состоятельных, она просила больше.
Одна служанка принесла двух живых уток, а нищего она осмотрела бесплатно.
Казалось, плата зависела скорее от возможностей клиента, чем от сложности лечения.
При виде столь необычного поведения любопытство патриция, который за своей показной поверхностностью скрывал высокое чувство справедливости, лишь возросло.
Когда последний клиент вышел, закрыв за собой дверь, наконец появилась женщина-лекарь, удивленная, что он все еще здесь.
Она медленно развязала фартук, веля Апеллию вымыть и убрать инструменты.
Ее светлое лицо казалось осунувшимся и усталым после долгого рабочего дня.
— Благодарю, что подождал, сенатор. Теперь я могу ответить на твои вопросы, и никто нам не помешает.
Аврелий следил за ее уверенными, изящными жестами, смотрел на ее мягкие руки с тонкими пальцами, способными унимать страдания.
Он вдруг осознал, что она красива, несмотря на легкую сеточку морщин вокруг глаз.
Красива так, как ему никогда не казалась ни одна из матрон, что купались в ослином молоке и часами украшали себя.
— Я голодна, сенатор. Я работала весь день. Не хочешь пройтись со мной и купить чего-нибудь горячего?
Перед выходом Мнесарета поправила одежду и чисто женским жестом заколола выбившиеся пряди. В тот миг, когда они встретились в дверях, ее рука слегка коснулась его, и патриций, который в своей жизни беззастенчиво лапал и аристократок, и плебеек, знатных и рабынь, помедлил к ней прикоснуться.
Она сама взяла его за руку.
— Да, я помню еврейскую девушку, подходящую под твое описание.
Аврелий и Мнесарета сидели за столом в приемной, где крошки от лепешек с розмарином и пустой кубок свидетельствовали о простом, но теплом гостеприимстве.
Другой же кубок был полон родниковой воды.
— С вином всегда знаешь, с чего начнешь, но никогда — чем закончишь, — извинилась Мнесарета, — а хирургу нужны твердые руки.
— Она приходила около месяца назад, точного дня не скажу. До этого она была у одного моего коллеги, но не решилась войти, потому что его помощник обошелся с ней как с девкой из борделя.
— Ты не знаешь, кто направил ее к тебе? — спросил Аврелий, думая о не слишком надежном привратнике Демофонта.
— Кто угодно. В этом районе меня неплохо знают, — с плохо скрытой гордостью ответила она.
— Она должна была вернуться, чтобы сделать аборт. Постой, я могу сказать тебе точный день, на который была назначена операция, — добавила она, заглянув в какие-то записи. — Вот, на четвертый день до сентябрьских Календ. Но она не пришла. Наверное, решила оставить ребенка.
— К сожалению, все вышло иначе, — ответил Аврелий и вкратце рассказал ей печальную историю.
— Но это абсурд! — воскликнула Мнесарета. — Ни один приличный лекарь не допустит ошибки в такой операции! Даже Апеллий с этим справится!
Патриций в знак смирения развел руками.
— И подумать только, она могла обратиться ко мне!
— Наверное, постыдилась, — возразил он.
— Но я всегда стараюсь, чтобы женщины, у которых такие проблемы, чувствовали себя непринужденно. Я ведь тоже женщина и знаю, что прервать беременность, какой бы нежеланной она ни была, — значит заплатить очень высокую цену. Часто эти бедняжки хотят быть матерями и отказываются от ребенка лишь потому, что обстоятельства не позволяют.
— В случае Дины обстоятельства были особенно неблагоприятны. Возлюбленный был римлянином.
— Именно поэтому ей и следовало сделать аборт! Уж лучше так, чем подбросить ребенка на свалку и оставить его медленно умирать.
— Я никогда не слышал, чтобы лекарь так говорил. Для вас пациенты — живые люди, а не просто клинические случаи.
Мнесарета улыбнулась и покачала головой.
— Мне нужно быть осторожной. Не стоит слишком вовлекаться. Разве приятно помогать женщине сделать аборт или мужчине — покончить с собой? Куда приятнее принимать роды и лечить больных! Но иногда это необходимо, как необходимо удалить опухоль или вскрыть рану. Когда я вонзаю нож в плоть, я не должна думать, что человек, которому я причиняю боль, — такое же живое существо, как и я. Иначе я могу дрогнуть и нанести непоправимый вред. Я должна рассекать кожу, словно это кожура плода, — с той же точностью.
Женщина-лекарь встала и достала из ящика деревянный ларец.
Почти с благоговением она открыла его и развернула из тряпиц несколько инструментов изящной работы.
— Смотри, — сказала она, коснувшись руки сенатора острейшим лезвием. — Это оружие страшнее гладия и сики. Таким и ребенок может убить легионера.
Она продолжила, приставив скальпель к его шее:
— Достаточно легкого нажима вот здесь — и через несколько мгновений все будет кончено.
По спине Аврелия невольно пробежал холодок.
— У нас есть власть даровать жизнь или смерть. Все зависит от нашего умения и нашего хладнокровия. Иногда нужно ампутировать ногу, чтобы пациент выжил, а иногда — уничтожить плод, чтобы мать могла вести достойную жизнь. И для нерожденных детей, поверь мне, так лучше.
Аврелий снова посмотрел на эти хрупкие руки, что умели убивать и исцелять, и коснулся кончиком пальца скальпеля: тот был остер и коварен.
Он огляделся: тысячи зловещих предметов нависали над ним — расписные вазы, острые инструменты и большое гинекологическое кресло, немая свидетельница криков рожениц.
Эта чуждая, враждебная обстановка, наполненная незнакомыми запахами, отталкивала и завораживала его одновременно.
Гречанка, казалось, заметила его смятение, и ее губы скривились в едва заметной, снисходительной улыбке.
— Смотри, — продолжала она, полностью открывая ларец. — Этим расширяют женские половые органы для осмотра, — объяснила она, протягивая ему спекулум. — А эта трубка служит для вдувания лекарств во влагалище, в то время как банками, приставленными к груди, мы вызываем менструацию.
— А это что? — спросил Аврелий, против воли увлеченный этим арсеналом.
Он взял в руки странную ложечку с рукоятью, заканчивающейся изогнутой лопаточкой.
— Вогнутой стороной вводят мази в матку, а другой — очищают ее после лечения.
— Или после аборта, — закончил за нее патриций.
И, извлекши из футляра длинную бронзовую иглу, спросил с легким отвращением:
— Эмбриосфакт?
— Точно, сенатор. Нечасто встретишь римского магистрата,
