Станция расплаты - Валерий Георгиевич Шарапов
«Здесь расстреляли того, кто сейчас в больнице, — догадался Гудко. — Стреляли с близкого расстояния, почти в упор. Удивительно, что он выжил». Осмотрев пространство за перегородкой, Гудко развернулся, собираясь выйти. В проеме между основным отсеком и закутком за перегородкой стоял следователь Супонев и слегка покачивался с пятки на носок.
— Что ты видишь, Олег? — Супонев никогда не обращался к оперативникам ни по званию, ни по фамилии, только по имени.
— Здесь стреляли в того, кто выжил, — выдал свое умозаключение Гудко.
— Верно. Тела нет, крови много. После того, как злоумышленники ушли, он выполз из убежища и пополз в тамбур, намереваясь позвать на помощь, — Супонев перестал качаться. — Но почему у него появилась такая возможность?
— В каком смысле? — Гудко не понял вопроса следователя.
— Он должен был умереть, это же очевидно, — Супонев рукой указал на нишу-шкаф, служившую убежищем четвертому сотруднику почтового вагона. — В него стреляли с близкого расстояния. Отклониться он не мог, на это просто не было места. Так почему он не умер?
— Повезло?
— Нет, Олег, везение тут ни при чем. Стрелявший не хотел его убивать, вот что я думаю.
— Но почему? Судя по тому, что мы видели в основном отсеке, троих служащих убили без раздумья.
— В этом и состоит главный вопрос, Олег. Именно в этом!
Оборвав разговор на полуслове, следователь развернулся на каблуках и пошел к выходу. Гудко бросил последний взгляд на шкаф-нишу и тоже вышел. Он услышал, как с платформы вызывают следователя — пришли свидетели происшествия. Гудко прошел через весь вагон, вышел в тамбур и спрыгнул с подножки. Следователь Супонев стоял в компании начальника вокзала и двух носильщиков. Один из носильщиков, энергично жестикулируя, рассказывал свою версию происшествия.
— Я стоял на перроне, когда электропоезд подошел. Готовился к посадке пассажиров. Здесь, на Александров-1, с поездов дальнего следования пассажиры почти никогда не высаживаются. Кому нужно от Москвы к нам добраться, пользуются пригородными поездами, а они на боковые платформы приходят. А вот «допосадка» — дело обычное. Правда, на «дальняки» пассажиров не так много, как на конечной станции, но тоже хватает. Сегодня мне повезло, мамаша с семейством от нас отчаливала. Сумок и чемоданов целая тележка набралась. Загрузили баулы еще до прибытия поезда. Мамаша с детьми на перроне где-то в центре осталась, а я телегу к багажному повез. Не первый раз Москва — Владивосток гружу, знаю примерно, где багажный остановится. Ну, стою, цигарку смолю, поджидаю прибытия. День жаркий, пить охота, а отойти нельзя — вещи без присмотра не оставишь. Ну дождался поезда, чуток промахнулся с местом, всего на пару вагонов. Подхватил телегу, потащил назад, да тут, как назло, колесо заело. Абрамыч вот видел, — носильщик указал пальцем на товарища, нетерпеливо переминающегося с ноги на ногу. Тот словно эстафету принял, выдвинулся вперед и продолжил рассказ:
— Все верно Нефед говорит. Жара стояла несусветная, особенно для начала июня. У меня на телеге всего два чемодана, да еще хозяин багажа нервный попался. Чуть ли не сам на телегу прыгает, суетится вокруг меня. Боится, что я чемоданы профукаю. А куда они с телеги денутся? Другое дело в пути, тут что угодно случиться может.
— Ты дело говори, Абрамыч, — перебил его носильщик, которого называли Нефед. — Товарищам милиционерам про твои заботы слушать неинтересно.
— Так я дело и говорю! — Абрамыч сердито сверкнул глазами в сторону Нефеда. — Не перебивай — вот и будет дело.
— Лучше я сам, — Нефед отодвинул Абрамыча в сторону. — Так вот, колесо у меня заело. Я телегу туда-сюда подергал, чувствую, все без толку. А тут вижу, Абрамыч мимо налегке пылит. Остановил его, говорю: давай вещи к тебе перебрасывать. Он, естественно, согласился. Калым-то у него с двух чемоданов мизерный, а с моего багажа хорошо прилипнет. А у меня выбора нет: стоянка поезда пять минут, со сломанным колесом никак не успеть. Начали мы вещички с одной телеги на другую перекладывать, а тут хозяин чемоданов влез.
— Я ж говорил — нервный пассажир. Начал кричать, что не станет платить, если к его чемоданам еще багажа набросают, — вклинился Абрамыч. — Я, значит, пассажира уламываю, а Нефед пока багаж перебрасывает. Оба на нервах, времечко драгоценное уходит, а за простой «дальнего» с нас начальство три шкуры сдерет, — сообразив, что начальник вокзала стоит рядом, Абрамыч смутился, фыркнул и добавил: — Уж простите, Виктор Степаныч, но так бы и было.
Начальник вокзала сделал вид, что слова носильщика к нему не относятся. Абрамыч шумно выдохнул и продолжил:
— Минуты три мы с моим пассажиром потеряли. Нефед уж весь багаж на мою телегу перебросил, а тот все упирается. Тут в дело Нефед вступил.
— Ага, точно! — глаза Нефеда радостно заблестели, видно, быть в центре событий ему очень нравилось. — Я ему говорю, мужику этому: поимей совесть, гражданин, мамаша с детками на отдых едут, что, прикажешь им без вещичек катить? У нее пять ртов, а ведь с ними не так легко управляться. Мужика мои слова вроде как усовестили. Ладно, говорит, везите, но чаевых от меня не дождетесь. А нам уже не до чаевых, поезд через минуту трогается. Я телегу подхватил и рванул вперед к багажному вагону. Тут я его и увидел!
— Точно, точно! Увидел, да как заорет: мать честная, да что же это делается! Как труба иерихонская затрубил, — от возбуждения Абрамыч и сам заорал что есть мочи. — Я глаза с багажа перевел, чтобы посмотреть, что так Нефеда испугало. И сам чуть не заорал.
— Почтовый вагон перед багажным цепляют, — снова перехватил инициативу Нефед. — Я вперед смотрю, а из него на платформу парнишка, словно масло со сковородки, стекает. Весь в кровище, а лицо белее мела. Тут я телегу бросил и к парню подбежал. Он глаза на меня поднял и рукой в тамбур тычет. Я ему: что с тобой, родной? А он головой трясет и все тычет в тамбур. Я Абрамычу кричу: гони в здание вокзала, докладай о ЧП, пусть поезд задерживают! А он мешки-то бросить не может!
— Так и есть! Я же за них ответственность несу, — Абрамыч сокрушенно покачал головой. — Но я не сплоховал, бросился к ближайшему вагону, проводников
