Белая стрекоза и три папы - Янина Олеговна Корбут
— А наш-то Славка, оказывается, герой. Рассказывай, как все было.
Славик, рассказывая, даже чуток прослезился от распиравшего его чувства любви к самому себе, такому возвышенному и исключительному.
Мамуля задумчиво качала головой и вдруг спросила:
— Знаешь, как я вышла замуж за твоего второго отца? Точнее, когда именно я поняла, что он тот самый?
— Ну так…
— Один раз рыбачила с ним на его яхте в компании общих знакомых. Я всегда была девушка ловкая, координация у меня та еще. И, помню, подсекла сардину и стала ее вытягивать на борт, попросила твоего отца за сачком метнуться. А за мной ухлестывал его приятель, тот сачок первее схватил и кинулся ко мне. Только как-то слишком резко. Яхта качнулась, я на ногах не устояла, полетела кубарем за борт и оказалась в воде.
А плавать-то я не умела, как и ты. Это у нас наследственное. В общем, держусь кое-как на плаву, дрыгаю ручками, как дура, наглоталась мутных нефтяных вод Ла-Манша. Мычу, отплевываюсь. И другу этому кричу, мол, вытащи. А он растерянно и сочувственно смотрит на меня и заявляет:
— «Я не могу! У меня свитер из мериноса сядет…» А твой отец как увидел, что я в воде, так сразу и сиганул. С телефоном, бумажником и в кашемировых штанах.
В камине отрывисто стрельнуло полено, Славик вздохнул со всхлипом и пробормотал что-то про «любовь живет вечно», а я порадовалась, что отцов сейчас нет рядом. Не то бы версия о спасении мамули обросла неромантическими деталями. Помню, папа как-то упоминал про тот случай, что «эта женщина умудрилась оставить меня полностью без денег, даже не заходя в магазины».
— Что это у тебя за кулон? — вдруг заметила мамуля.
— Да так…
— Это Саша подарил? — радостно всплеснула руками мамуля. — Какой щедрый мужчина, я же сразу вижу — брильянты. А больше всего в людях, Славка, я ненавижу жлобство. Это всегда гниль. Ведь когда мы дарим, это приносит радость нам самим. Мы чувствуем, какие мы хорошие, какие открытые…
— А вы сами, матушка, кому-то что-то дарили? — спросил Славик.
— Не женское это дело — выдариваться, — фыркнула мамуля, но тут же вспомнила своих знаменитых котов из люксовых вещей. Ими она точно одарила всех. Парочка до сих пор живет у меня на диване.
Неподалеку от нашего дома стоял Дубровский и беседовал с кем-то по телефону. Заметив нас, сделал мне знак обождать его.
— Догоняй, — буркнул Славик и пошел чуть вперед.
Дубровский дождался, когда Славик скроется за дверью и не преминул воспользоваться темнотой, чтобы распустить руки.
— Дарина, когда смерть ходит за нами по пятам, мы просто обязаны оставить недопонимание и воссоединиться.
— Я тебе не верю.
— А ты поверь. Поверь в то, что я изменился.
— Я поверю в то, что ты изменился, если увижу белую стрекозу.
— Почему именно стрекозу?
— Потому что папа № 3 сейчас пишет занятный трактат и много о них рассказывал.
— Ты предлагаешь мне явить тебе стрекозу-альбиноса осенью? — Дубровский тихо прыснул.
— Ага…
— Дарина, в моей жизни просто творился страшный бардак, и я не хотел тянуть тебя за собой. Вот такой я непростой парень. Поверь, я этим ничуть не горжусь. Лучше бы слушался маму, хорошо учился и пошел работать в полицию.
— Полиция перед тобой в долгу.
Я махнула ему рукой и, не оборачиваясь, пошла вперед по узкой, раздолбанной колесами дороге. Мне так хотелось, чтобы он меня догнал, но в то же время я понимала, что если сейчас дам слабину — окажусь в его объятиях.
«Раз-два-три…»
Сзади послышались быстрые шаги, он дернул меня за руку и притянул к себе. Я уткнулась носом в его грудь.
— Ты моя, — прошептал он. Его голос действовал, как медитация. Вот он уже меня целует. А если закрыть глаза, все вообще исчезает. И остается только простая математика: я плюс он. Он любит меня, я люблю его, впереди только светлое и чистое.
Он перекинул меня через плечо и уверенно потащил в сторону своего дома. Я порадовалась, что ввиду позднего времени на улице пусто, но кто-то, безусловно, мог видеть…
— Мне повезло, что моя хозяйка глухая. И живет в другой половине. Как же я соскучился, — твердил он, когда мы уже оказались у него в доме, где было тепло и уютно. Внутренний голос противно нашептывал: «Он и впрямь скучал, ему стоило таких трудов организовать эту поездку, а сейчас он вообще рискует. Ходит по краю, но не уезжает, не сбегает, как обычно». Другой голос ехидно хмыкал: «Ты снова попалась на его удочку. Это уже пятый раз, когда ему удается мелькнуть в твоей жизни кометой с неясной целью и исчезнуть, оставив после себя привкус горечи. И вообще, Танечка его подозревала, а я ему об этом рассказала…» Но самым громким был третий голос, который твердил: «А не все ли равно, зачем и для чего он тут? Ты же сама этого хотела, пусть даже завтра никогда не наступит. Почему, черт возьми, я должна постоянно распутывать убийства и решать чужие проблемы? Взять и уехать, наплевать на всех, выбрать себя — и будь что будет».
Все эти голоса в моей голове мне ужасно надоели, и я рыкнула:
— Я больше не желаю это слышать! Заткнулись все!
Дубровский, приподнявшись на локте, заинтересованно уставился на меня. Пришлось пояснить:
— Это я не тебе.
— Ты тоже учуяла здесь домовиков? Славка мне уже доложил, что в деревне живут Афонька, Адонька и Куковяка. Я так и знал, что дружба со Славкой тебя до добра не доведет. Такое не проходит бесследно.
— Подожди, так мы тут что, не одни? — рассмеялась я, а Дубровский повторил этим своим чарующим голосом:
— В этом забытом Богом месте есть только ты и я…
А потом мы лежали в тишине, сплетя пальцы, и я так много хотела сказать, но словно натыкалась на какую-то невидимую стену и замолкала на полуслове. И так и не сказала чего-то важного для нас обоих.
Там нет меня…
Утром я вскочила, услышав первый хриплый вопль петуха. Он будто бы сам удивился, что ему приспичило так рано орать, потому сбился, попытался еще раз, так же неуверенно. И только на третий раз выдал бодрое кукареканье, достойное наступающего дня.
— Такое ощущение, что ты боишься Славика. Пусть знает, что мы вместе, — пробормотал Дубровский, пытаясь вернуть
