Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Ну нет. Это уж совсем кровь из глаз, — заухал Двинский. — Любовь и кровь. Слова, которые так давно знакомы, что им пора бы развестись, чтобы больше не сходиться.

— Вот-вот.

— Ладно. Возьмем соловья!

— Из набора — шепот, легкое дыханье, трели соловья?

— Да хоть и так? Поехали!

— Вранья, галиматья?

— То есть сталкиваем идею романтики с неверностью и бредом. Тоже не бог весть как оригинально. Кутья, скуфья, попадья? — развел, смеясь, руками Двинский.

— Нет, а серьезно?

— Хорошо. Пусть будет сулея.

— Что это?

— Воот! Видишь, сейчас и познакомишься. Сулея — это такая фляга. На первый взгляд ничего общего с соловьем. Но!

— Но? — улыбнулась я.

— Но на самом деле у нее длинное горлышко.

— Птичье?

— Именно. А еще в ней хранили вино и оливковое масло.

— Согласна, вино — отличная основа, после которой особенно хочется петь. Даже если ты ни разу не соловей. А масло?

— Оливковым маслом испокон веков лечили связки певцы.

Я засмеялась:

— Ладно. Пусть будет. Еще что-нибудь? Фонетическое попадание С и Л?

Но Двинский, уже потеряв весь интерес к экспериментам, замер над очередным мандельштамовским стихом. Я потихоньку стала складывать в стопку те книги, которые уж точно отправятся в макулатуру. Но на всякий случай встряхивала каждый томик: мало ли, что может застрять между страницами? И верно — из облезлой «Методики преподавания» вылетела на паркет закладка — черно-белый снимок из фотоавтомата. Четыре кадра, выставленные вертикально. Я присмотрелась — молодой человек был не Двинский (мой уровень интереса резко упал), но смущенная и счастливая девушка оказалась знакома. Анна! Какая юная — лет восемнадцать от силы. Никакой нынешней сдержанности: на фотографиях старшая из сестер Двинских заливисто хохотала, тянулась к высокому рыжеволосому парнишке в профиль, прижималась к нему же анфас. Я перевернула фотографию — карандашом надпись: мы с Витькой и дата. Да, много времени утекло.

— Первая любовь? — протянула я фотографию Двинскому.

— Пуфф! — Он на секунду задержался взглядом на счастливом лице дочери. — Да, был такой. Юнкеров, что ли, фамилия.

— Красивая фамилия. — Я снова вгляделась в фотографию. — И мальчик славный. Сохраняем?

На этот раз Двинский так и не оторвался от книги:

— Еще чего.

Но я медлила, прежде чем отправить фотографию в помойное ведро. Снимки из фотобудки редко выходят хорошо, размышляла я, поднимаясь на второй этаж. Кадры нечеткие, лица смазаны, зато в них есть волшебное ощущение схваченного момента. За давностью времени каждое из таких мгновений кажется прекрасным. Я постучалась — и, не дождавшись ответа, толкнула дверь Анниной комнаты. Тишина. Чистота. Легкий запах цветочных духов. Забытая на стуле бледно-розовая мохеровая кофта. Я положила старый учебник на стол, оставив кончик «закладки» на виду. Привет из юности, укол ностальгии. Взглянуть — мельком, да и улыбнуться со светлой печалью.

А за ужином тем же вечером задалась вопросом: может, за уверенностью Двинского, что фотографию следует выкинуть, стояли резоны посерьезнее, чем нежелание захламлять семейный архив? Отметив, что к столу Анна спустилась с опухшими веками и покрасневшим носом.

Солировал за столом, как водится, отец семейства, Анна не произнесла ни слова. На следующее утро — бинго! — два в одном: и заплаканные глаза, и темные круги под ними. Берусь утверждать, что никто, кроме меня, не заметил, что Анна Двинская прорыдала весь вечер и ночь. Возможно, причиной был вовсе не мальчик на старой фотографии. Однако я решила-таки пробить парня по соцсетям. Фамилия Юнкеров не слишком распространена, но отыскала я не самого Виктора, а страничку его счастливой супруги, прекрасной в своем незатейливом эксгибиционизме. В мозаике картинок, состоящих из домашних интерьеров, обожаемого кота и двух сыновей-погодков, супруг мелькал много реже. Но он тоже был трофеем, пусть и не бог весть каким весомым: учитель средней школы, так себе Абрамович. Зато, сказала себе я, повзрослевший рыжеволосый мальчик не изменил выбранной профессии. Не стал офисным планктоном, а продолжает пользоваться полученными в учебнике по методологии преподавания знаниями. Молодец.

Мне вдруг вспомнилась недавняя сцена за чаепитием. Двинский хвастался приведенным наконец в порядок архивом. Наконец-то, заявил он с пафосом, его жизни придана логика драматургии. Тут уж пора задуматься о премии. Нет, Премии. «Интерес публики должен подогреваться постепенно, — утверждал Двинский. — Медленный огонек — он самый верный. Вот — назвал он несколько незнакомых мне имен, — уже накропали что-то весьма лестное, а собственная дочь…»

— Господи, папа! — Анна качнула головой. — Как ты надоел со своими литинтригами. Лучше бы я в школе преподавала, право слово!

У Двинского вытянулось лицо.

— Да что ты? И мужа своего тянула бы — за те же копейки?

Алексей, оторопев от своего неожиданного выхода на сцену, подавился чаем.

— Я сам мог бы… — начал он.

— Уйти, не спросясь, из журналистов в программисты?

— При всем уважении: не думаю, что должен спрашивать у вас на это разрешения, Олег Евгеньевич.

— При всем уважении, вы живете в моем доме. Простая любезность, не говоря уже о том самом уважении…

— Папа! — Анна покрылась красными пятнами. — Перестань, ради бога!

Двинский поднял руки — сдаюсь. А Анна повернулась ко мне с заварочным чайником. Чаю? Я молча кивнула. Пятна постепенно сходили с нежного лица. Еще чуть-чуть — и вот снова передо мной улыбка, приятная во всех отношениях.

— Папа выращивает исключительно нужные ему цветы, — сказала она. — Одна Алекс смогла ему сопротивляться.

Двинский фыркнул. А Анна продолжила так же безмятежно:

— Не поверите, Ника: я даже дипломную работу писала на тему «Влияние местных СМИ на духовную жизнь города». А где реет дух, там слышится и стих, не так ли, папа?

— Так ли, так ли, — проворчал Двинский. — И всем от этого было только лучше.

Анна ничего не ответила. Лишь чуть выпрямилась на плетеном стуле.

Итак, додумала я ситуацию: Анна хотела идти в учителя. Желание по нынешним временам редкое и похвальное. Однако папа настоял на более престижной профессии, теснее связанной с литературой. Она ведь дочь поэта, не так ли? Так. Но что-то еще пульсировало за той перепалкой за чаепитием, трепетало испуганной жилкой… И я решила добить историю с Витей Юнкеровым. Например, выяснить, где последний преподает.

Школа оказалась центральной — в начале улицы Восстания. Не слишком далеко от Аниного места работы, размышляла я. Могли бы и пересекаться, и даже приятельствовать, но вряд ли тогда старая фотография вызвала бы столь резкий взрыв чувств.

Погуглив телефон школы, я набрала номер.

— Будьте добры, соедините меня с директором. Это по поводу работы.

Любезный женский голос заявил, что директор на совещании в РОНО. А она — лишь секретарь.

Что ж, секретарь мне тоже сгодится.

— Я бы очень