Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Прегнил, — прочитала я с запинкой.

— Наркотик? — вскинулся Двинский.

— Сейчас. — Я вновь загуглила название. С субботнего моего запроса мало что изменилось. — Это гормональная терапия. Кхм. С целью забеременеть.

— Ясно. — Двинский, казалось, еще больше помрачнел. — Спасибо, Ника. Дальше я сам.

Дальше и правда он все сделал сам. За ужином — ризотто с куриной печенкой (Двинский верховодил, я ассистировала), — он был необычайно молчалив. Валя с Анной пару раз переглянулись, одна Алекс ничего не замечала.

— Поймите, Ника, — говорила она мне увлеченно, не обращая внимания на то, что ест, — мы впервые затронули за столом интересующую ее тему. — Одеваться — это, кхм, как искать грибы.

— И растут эти ваши грибы только в дорогих магазинах?

— За кого меня принимаете? Нет, конечно. В дорогих, в дешевых, в секонд-хендах, на сайтах у молодых дизайнеров, у любителей вязать из Суздаля, рекламирующих себя в инстаграме… Вы покупаете вещь, она вам нравится — в моменте. Но момент может пройти, и вы вскоре понимаете, что вещь не ваша.

— И что же делать? Выбрасывать?

— Зачем сразу выбрасывать? Продавайте, передаривайте. Сохраняйте только те, что становятся вашей броней, в которых вы чувствуете себя собой, но лучше — красивее, интереснее.

— Не морочь моей Нике голову. — Двинский подмигнул мне, подливая вино, и я почувствовала, как порозовела: «моей Нике». — Она иначе устроена. Ей это неинтересно. Против природы не попрешь, правда, Анюта?

Анна вздрогнула.

— Ты о чем?

— Действительно, о чем я?

Анна беспомощно переводила глаза с меня на Алекс. Я свои опустила. Алекс нахмурилась.

— Я тоже не понимаю.

— А мне кажется, тут все прозрачно. Вот, к примеру, дети. Продукт натуральный.

Алекс взглянула на побледневшую сестру, сузила рысьи глаза.

— Ясно. У нас за столом оказался безгрешный поборник естественного зачатия?

— При чем здесь безгрешность, дочка? Что хорошего для организма и психики в целом в гормональной терапии?

— А сколькие из твоих любовниц, отправленных тобой же в абортарий, остались потом без детей? Думаешь, это сделало их здоровее? А психику — крепче?

Анна с грохотом отодвинула стул. Попыталась улыбнуться, но губы скривились, как у готового заплакать ребенка. Развернулась и четким шагом вышла из столовой.

— Анюта! — крикнул вслед Двинский. Пожал плечами, столкнувшись с ледяным взглядом Алекс. — Ну что, довольна? Добилась, чего хотела?

— Я?

— А кто же?

Алекс запрокинула голову и расхохоталась.

— Как же это прекрасно! То есть это не ты хочешь, чтобы Анька всю жизнь положила исключительно на выколачивание тебе премий?

Двинский застыл с вилкой у рта. А Алекс продолжила:

— Детишки-то от этого дела отвлекают, разве нет?

Двинский медленно положил вилку, на секунду как филин смежил тяжелые веки.

— Как удобно все валить на отца. Ни у кого из вас до сих пор не появилось желания взять на себя ответственность за свою жизнь. Инфантилы.

Он промокнул губы салфеткой.

— Интересно, что будет, когда я сдохну наконец? На кого валить станете?

Вместо стула он отодвинул от себя стол. Звякнула испуганно посуда. Я пристыженно смотрела на свои руки: он прав. Какая, к черту, ответственность за свою жизнь? Я и есть тот самый инфантил, который…

— Ника, добавку будете? — Это Алекс, придвинув к себе перекочевавшую со столом на пару сантиметров в сторону тарелку, раскладывала остатки ризотто.

Я встряхнула головой — опять ты приняла его тираду на свой счет. Забыла, что ты здесь никто?

— Нет, спасибо.

— Я буду, — впервые подал голос Алексей, протянув тарелку.

Вот уж кто сегодня выступил, не выступая: и жену не защитил, и утешать ее не побежал. Тишайший любитель добавки. Я взглянула на лицо Алекс — она смотрела на зятя с явной брезгливостью. С силой встряхнула ложкой — порция ризотто плюхнулась на тарелку с неприличным чавканьем — так летит в миску собачья похлебка.

— Не смущайтесь громкими словесами. — Уже не глядя в его сторону, Алекс пододвинула зятю его порцию. — Что бы мой отец ни говорил, в глубине души он уверен, что будет жить вечно. — Алекс не стала просить оставшегося за столом мужчину налить ей вина — отлично справившись сама. — И, заметьте, Ника: не в стихах и, упаси боже! — не во внуках (я вздрогнула), а в бренном своем теле.

Я машинально кивнула: ирония и сарказм, сарказм и цинизм как способ взаимодействовать с миром. Этим мне и нравилась Алекс. Но смотрела я не на нее, а на Алексея: господи, думала я, какая прекрасная и неожиданная завязка. Неужели это вижу одна я?

Глава 27

Архивариус. Осень

Осенью у меня появились новые привычки. Теперь я вставала позже — торопиться на общий завтрак смысла не имело, поскольку не было общего завтрака. Зато, слушая жужжание кофеварки, я могла залипнуть на осенний неуютный пейзаж. Забор позволял видеть головы редких прохожих — по большей части в капюшонах. Я рассеянно смотрела сквозь стекла веранды, попивая утренний кофе, когда вдруг увидела русую макушку, продвигающуюся вдоль изгороди с характерным подскоком. Черт! Только этого мне сейчас не хватало! Те же и автор стихов, неудачливый студент и любовник. Я нырнула с прозрачной веранды за более непроницаемую стену. Надо спрятаться, срочно. И на случай возможной неприятной встречи причесаться, что ли. Я тихонько поднялась по ступеням на второй этаж, потянула на себя дверь ванной. И остолбенела, мигом забыв, зачем пришла.

Алекс стояла передо мной, спустив тонкие черные колготки и подняв черную же юбку. Между смещенными деталями одежды ослепляла белизной широкая полоска кожи, пересеченная по диагонали алой скобкой глубокого пореза. Кровь, бегущую из раны, Алекс собирала на ватку. На раковине лежал уже приготовленный пластырь. Рядом с пластырем — бритва, тоже вся в крови. Глаз мой выхватил эти детали по кругу, чтобы в результате остановиться на ее лице. Алекс не видела меня. Веки были прикрыты, а рот — полуоткрыт. Она тяжело дышала, билась голубая жилка на шее, но на лице читалась не боль, но облегчение. Будто на месте пореза был нарыв, и нарыв этот она только что вскрыла. Я сглотнула. Наверное, очень звонко. Алекс распахнула глаза и мгновенно отпустила руку, придерживающую юбку. Та, как занавес, упала вниз.

— Ника… — выдохнула она. — Тебя не учили стучаться?

Она впервые сказала мне «ты».

«Ты могла бы запереть дверь», — хотела сказать я. Но вместо этого вошла и закрыла дверь сама. Взяла в руки пластырь.

— Подними. Испачкаешь.

Алекс молча смотрела на меня. Я попыталась улыбнуться. Конечно, ей плевать, что там она испачкает. Потому и носит почти всегда черный. Не цвет, а могила. Основа стиля Алекс Двинской,