Дочь поэта - Дарья Викторовна Дезомбре

— Алекс, — снова начала я. — Пожалуйста.

Медленно, не сводя с меня глаз, она подняла подол. Порез был глубоким. Колготки оказались в крови почти до колена. Я снова сглотнула.

— Снимай, — приказала я.

Откуда у меня взялась наглость ею командовать? Но Алекс послушно стянула колготки. А я взяла пачку ваты, оторвала изрядный клок, намочила под краном в теплой воде. Алекс так же молча смотрела, как я смываю кровь с ее бедра — будто и кровь, и бедро ей не принадлежали. Я не пыталась уже улыбаться — я видела шрамы. Господи прости! Сколько их: длинные и короткие, тоненькие, как ниточка, и непристойные розовые, как червяки. Немудрено, что тот гаишник испугался. Я на секунду прикрыла глаза. Ничего. Сейчас можно убрать всё лазером. А можно набить сверху татуировку. Это стильно — Алекс понравится выбирать рисунок…

— Ничего? — оказывается, часть мыслей я шептала, как заклинание. Алекс смотрела, как я аккуратно заклеиваю порез. К ней возвращалась всегдашняя ироничность. — А как же причитания? Возгласы удивления? Отвращения?

Я пожала плечами, выбросила ватку в ведро.

— Я все знала, — соврала я.

Враньем больше, враньем меньше в семействе Двинских — какая, к черту, разница? Мне так хотелось пробиться сквозь ее броню из отстраненного сарказма. Теперь-то, после почти символического омывания кровавого бедра. Ну и кроме того, я и правда уже знала много больше, чем она могла себе представить.

— Что — все? — недоверчиво сощурилась Алекс.

— Я знала, что ты себя режешь.

Алекс хмыкнула:

— Откуда?

— По всему дому кровавые метки. На полу, на мебели.

Алекс молчала.

— Я их пару раз даже попыталась оттереть. Короче, не бери в голову.

Алекс продолжала пристально в меня вглядываться. Я смутилась, повела плечом: что тут такого? Разве не я тут официальная Золушка? Наконец она разлепила губы.

— А ты не такая сучка, как мне казалось.

Лучшей благодарности от Алекс Двинской и вообразить нельзя. Я с облегчением улыбнулась.

— Такая, такая, не обольщайся. Мы с тобой одной крови, сестра.

Лучший способ обмануть человека — это сказать ему правду в ситуации, когда он в принципе воспринять ее не может. Алекс не вздрогнула от внезапного открытия. Она могла бы укорить меня разве что в излишней фамильярности или — вот еще — в дешевой метафоричности. В конце концов, меня здесь до сих пор держат за человека поэтического склада. Но ей было не до того. Она включила холодную воду, быстро умылась. Я подала ей полотенце. Она вытерла лицо грубо, с явной злостью, оставив следы от туши. Повернулась ко мне.

— Что?

Видно, на моей физиономии слишком явно читался вопрос, который я не решалась задать.

— Я не понимаю… — я осеклась.

— Давай уже, Ника! Что уж сейчас стесняться.

— Он умер. — Я смотрела в ее прозрачные глаза, окруженные черным: секс, наркотики, рок-н-ролл. Какая же она красотка. — Мне казалось… Вам с Аней больше незачем себя терзать.

Алекс медленно улыбнулась, хищно обнажив зубы, справа виднелся острый клык — странно, что мать не отвела ее своевременно к ортодонту. Просто она слишком рано умерла, — вспомнила я.

И лишь сейчас заметила, что бритва перекочевала с края раковины в ее руку. Она перекатывала ее между тонкими пальцами, как урка сигаретку. Поигрывала, будто хотела вновь невзначай порезаться. Или порезать меня.

— Алекс! Отдай ее мне. — Я сделала шаг назад.

— Ане, может быть, и нечего. — Она будто не услышала моей просьбы. Бритва перекатывалась все быстрее. — А мне оттого, что он сдох, ни тепло, ни холодно. Мне самой есть в чем себя винить.

Я продолжала стоять с протянутой рукой.

— Алекс… — начала я.

— Ничего не кончилось, Ника. — Она прикрыла на секунду глаза. — Ты еще не поняла? Он сажает семена. Работает в долгую.

Я покачала головой: нет, перестань, хватит. Но она продолжала:

— И вот он уже мертв, а они дают все новые и новые ублюдские побеги.

С улицы раздался стук в калитку — Слава! Мы обе вздрогнули.

— Это ко мне.

Алекс выдохнула, будто выпустила из себя весь воздух. Улыбка осталась на месте, но взгляд смягчился. Она вложила наконец в мою руку бритву, сомкнула мои пальцы над теплой влажной сталью.

— Мне всегда будет за что себя наказывать. Я не только потаскуха, Ника, как все думают. — Я дернулась, пытаясь протестовать. Но Алекс наклонилась и прошелестела мне в ухо: — Я — убийца.

А потом, выпрямившись, потрепала меня, замершую, по плечу:

— Идите же. Не оставляйте вашего гостя изнывать у калитки.

Глава 28

Литсекретарь. Лето

— Выбрасывай старого маразматика! — таков был вердикт Двинского на большинство книг, занимавших унизительные задние ряды в дачной библиотеке. Она была не слишком велика — шкафа четыре, да и ссылались сюда из городской квартиры уже и так второстепенные тома. В один прекрасный день мы постановили «очистить авгиевы конюшни», дать полкам воздуха и надежду на «свежих авторов» (Почему бы и не на ваш томик, Ника, кхе-кхе?). На те же книги, что решено было оставить, я завела в компьютере реестр, чтобы впоследствии проще было отыскать нужную. Это оказалась идеальная работа для дождливого дня: ровный шум падающей на зелень сада воды придавал нашим занятиям расслабленную медитативность, обычно не свойственную Двинскому взрывному темпераменту.

— Эту, конечно, оставляем? — Я протянула ему томик Мандельштама — издание 1978 года.

— О! Привет, дорогой. — Двинский нежно погладил обложку. — Как же я за ним набегался тогда! Раритет-с.

— Где отыскали в результате?

— А? — Он уже перелистывал страницы вступительной статьи. — Стибрил наверняка в чьей-то библиотеке.

— Как не стыдно, Олег Евгеньевич! — Я с преувеличенной серьезностью покачала головой — меня умиляло в нем это полное отсутствие стыдливости.

— О, и тогда было не стыдно, и сейчас, на старости лет, себя понимаю. Это ж Йося! Йося Большой. Учитель мой. Я бы без этой книжки собой не стал, Ника.

— Не преувеличивайте.

— Нисколько. Помните, что говорил Осип Эмильевич про слова? Как их следует знакомить друг с другом?

— Увы.

— Ну, как же! Гениальный совет. Те, слова, что раньше никогда не стояли рядом, как бы из разных миров, надо сталкивать, ставить вместе.

— И искать, что у них есть общего? А если — ничего?

— Еще искать. И рано или поздно, найдешь. И это как озарение. Оно придает стиху ускорение, а поэту — совсем другой уровень свободы. Вдруг получается, как Заболоцкий говорил: смотреть голыми глазами.

— Окей. Давайте сыграем. — Я отложила следующую книгу — что-то про методику преподавания в средней школе. — Только на