Зеркало Архимеда - Наталья Николаевна Александрова

Солнце поднималось все выше и выше…

Вот оно уже полностью вынырнуло из морских вод…

Архимед из-под руки взглянул на золотой солнечный диск и кивнул:

— Пора!

Тут же все женщины вытащили из складок одежды свои зеркала — тщательно отполированные бронзовые и серебряные пластины — и подставили их солнечным лучам.

Поймав в зеркала золотой утренний свет, гетеры повернули их так, чтобы отбросить отраженные солнечные лучи на римские корабли, точнее — на флагман римского флота, огромную неповоротливую квинкерему, на которой устроил свой командный пункт командующий флотом Квинт Марцелл.

В это же время сам Архимед вставил в бронзовую треногу небольшое зеркало и, поворачивая винты настройки, направил отраженный луч на ту же квинкерему, точнее — на точку в самом центре ее борта, на уровне ватерлинии.

Золотой луч пересек гавань, и произошла удивительная вещь.

Он собрал вокруг себя все лучи от женских зеркал, сплел их в единый луч, подобный золотому копью.

Это копье вонзилось в борт адмиральской квинкеремы — и тут же борт корабля задымился, вспыхнул, и на этом месте возникла огромная пробоина.

Пламя уже лизало весь борт квинкеремы — и в то же время в стремительно расширяющуюся пробоину хлынула вода.

Судно накренилось.

На палубе засуетились матросы и легионеры, послышались испуганные крики и отрывистые команды…

А Архимед уже переводил золотой луч солнечного копья на соседний римский корабль.

Экипаж адмиральской квинкеремы еще пытался спасти корабль. Матросы торопливо вычерпывали воду из трюма, старались заложить пробоину — но она была слишком большой, и вода лилась в трюм бурным потоком.

Квинкерема накренилась, и огромные осадные машины, стоявшие на верхней палубе, оборвали крепления и покатились по палубе. При этом они раздавили нескольких матросов и сломали палубные надстройки. Наконец они проломили борт и свалились в море.

В то же время пламя охватило уже весь корабль, превратив его в огненный ад.

Солдаты четвертого легиона, теснившиеся на палубе в ожидании высадки и штурма Сиракуз, спасаясь от огня, начали прыгать за борт. При этом тяжелые доспехи тянули их на дно.

Бухта огласилась криками погибающих.

Те, кто сразу не утонул, пытались доплыть до других римских кораблей, экипажи которых пытались им помочь.

С некоторых кораблей спустили шлюпки, чтобы подобрать тонущих легионеров.

Архимед тем временем навел луч своего удивительного зеркала на вторую квинкерему, снова собрал лучи от зеркал женщин в единое солнечное копье…

Как и прежде, борт корабля вспыхнул в том месте, где в него вонзилось огненное копье. Там тут же образовалась огромная пробоина с обугленными краями, и повторилось то же самое, что только что произошло с адмиральским кораблем.

Экипаж второй квинкеремы, который только что пытался спасать своих соратников, сам оказался в таком же положении. Кто-то погибал от огня, кто-то тонул в морских волнах…

Жители Сиракуз и греческие солдаты, с городских стен наблюдавшие за происходящим, радостными криками приветствовали гибель и страдания римлян.

Стратег Эпикид в окружении своей свиты подошел к Архимеду.

Лицо его светилось от радости.

— Ты не обманул нас, мастер! Твое чудо-оружие спасет Сиракузы от захватчиков!

— Подожди радоваться, Эпикид, — остановил военачальника мастер. — Римляне многочисленны и упорны. Они так просто не отступятся. Нас ждут трудные дни…

В комнате находились двое рассерженных мужчин.

Если бы Лена увидела эту комнату, она бы тотчас ее узнала, потому что запомнила ее навсегда, комната отпечаталась в ее памяти, как на фотоснимке. Комната эта была довольно большая, но какая-то потертая и обшарпанная.

Мебели было мало — стол, несколько старых колченогих стульев, кресло с продранной обивкой.

То самое кресло, где очнулась Лена после того, как ее похитили из поезда. На стене висел тот самый календарь двадцатилетней давности, было душно, и пахло кислым потом.

И запах этот Лена узнала бы, так пах тот самый толстый тип, которого она в уме назвала Медведем.

Сейчас Медведь, понурившись, сидел в том самом кресле, еле в него помещаясь. Напротив него стоял тот самый тип в застегнутой наглухо черной куртке и серой матерчатой кепке, которую он не снимал в помещении.

Этот тип, которого за глаза подчиненные называли Барсуком, держал руки в карманах и внимательно смотрел на своего толстого подчиненного. Было видно, что разговор у них уже был, и не один, и что тип в кепке уже выпустил накопившийся пар, так что вроде бы говорить больше не о чем.

Но смотрел он так жестко и сурово, что толстый даже прикрыл медвежьи глаза.

— И с кем приходится работать? — спросил Барсук, не ожидая ответа, поэтому толстый промолчал.

— Это же надо так облажаться, — продолжал шеф, — двое здоровенных лбов не смогли справиться с одной девчонкой! Всего-то надо было — отвезти на мельницу и утопить в омуте! Так нет же, эти уроды ее упустили! Одного вообще она пришила, а ты только потому жив остался, что у тебя жира лишнего тонна.

— У меня ребра сломаны…

— Ничего у тебя не сломано, сало твое спружинило! — раздраженно отмахнулся Барсук. — Хорошо хоть, ума у тебя хватило сразу позвонить мне, а не ментам. И все равно, ты подумал, сколько я бабла отвалил чистильщикам?

— Кому?

— Тем людям, которые машину вывезли и труп Серого закопали в лесу!..

— Ах этим…

— И вот что теперь делать? Она меня видела, тебя видела, место это может узнать…

— Барсук, я ее найду! Непременно найду! — Толстый сделал попытку выбраться из кресла, но тут же плюхнулся обратно, увидев выражение лица своего шефа.

Ах да, в суматохе он совсем забыл, что шеф терпеть не может, когда его называют Барсуком. Кличка эта, Барсук, пошла, естественно, от фамилии, но ладно бы фамилия была Барсуков. А то — Барсучков! Несолидно как-то.

Шеф свою фамилию не любил и страшно злился, когда его звали Барсуком. Но в этот раз он и так был зол донельзя, так что только скрипнул зубами, и толстый продолжал:

— Она Серого убила, я это дело так не оставлю! Она за это заплатит по полной!..

— Да ладно, найдет он! Она сама в этом деле повязана, небось, трясется, что менты ее найдут и убийство на нее повесят. Так что волну она гнать не станет, если, конечно, не полная дура. А судя по всему, она если и не семи пядей во лбу, но все же поумнее некоторых будет…

Толстый тут же снова закрыл глаза, чтобы шеф не заметил, как гневно и возмущенно они блеснули. Но шеф и не смотрел в его сторону, зная, что ничего хорошего не увидит и ничего умного от