Умница - Хелена Эклин

– Худшее уже позади, – хмуро говорит Ирина.

Я еду в отделение интенсивной терапии, чтобы оставить молоко для Луны. После вчерашней сцены с Питом и Киа медсестры смотрят на меня настороженно, но они не могут запретить мне навещать дочь. Добрая пожилая медсестра, та самая, которая вчера угостила меня чаем, приносит новый молокоотсос. Потом я сажусь на поезд и еду в Оксфорд, в дом матери. Мне нужно побыть одной. Нужно спокойно поразмыслить. Я понятия не имею, как осуществить задуманное, но, по крайней мере, знаю, к чему надо прийти.

Этот дом достался мне после смерти Эдит, но все это время у меня не хватало духу сюда приехать. Сразу после похорон я вызвала клининг, но сейчас дом пахнет сыростью и холодом. В кухонных шкафах – скудные запасы: несколько банок с запеченной фасолью и пачка печенья. На кухне в сушилке для посуды вижу простую белую подставку для яиц. Последний предмет, к которому прикасалась Эдит перед тем, как уйти из этого мира.

Я беру в руки подставку для яиц и смотрю на птичий столик-кормушку за окном – он похож на миниатюрное швейцарское шале. Мама всегда следила, чтобы домик был полон: закупала впрок специальные съестные шарики для птиц, но никогда не делала их сама. Даже ради своих любимых пернатых она не готова была возиться на кухне.

Наверное, ее искренне озадачивало, почему мне так нравится готовить. Зачем тратить столько усилий на то, что исчезнет через несколько минут? Возможно, я тоже немного пугала ее своей непохожестью. Нет, мной не овладели демоны, но я все равно отличалась от нее – даже отношением к деторождению.

Ее роды длились двое суток – они были поистине мучительные, изнурительные. Она осталась одна, отца к тому времени уже не стало. Доктор вытащил меня щипцами. Как рассказывала Эдит, я выглядела «как облезлый помидор – зрелище не для слабонервных». Она поделилась со мной этими воспоминаниями, когда я была беременна Стеллой. Зачем?

На птичий столик садится малиновка и не находит еды. Она смотрит на дом с нетерпением, словно спрашивает: «Ну где же ужин?» Возможно, Эдит когда-то наблюдала за этой самой птичкой.

Я перерываю кухню в поисках шариков, но их нигде нет. Открываю шкаф под лестницей. На отдельной полке лежат выцветшая детская панамка, маленький желтый бинокль и записная книжка – «Птичий дневник Шарлотты». Внутри – список птиц, которых я мечтала увидеть, и нарисованный цветными карандашами дятел. Я провожу пальцем по его крылу. Мама могла бы выбросить все эти вещи. Но она их сохранила, как будто верила: однажды мы снова отправимся гулять и искать птиц, вооружившись биноклем. Я снимаю с крючка ее старый синий дождевик и прижимаю к лицу.

Она всегда брала его с собой и расстилала на траве, когда мы устраивали пикник. Она терпеть не могла сидеть на земле. В моей голове складывается список ее особенностей:

1) сенсорные трудности;

2) гиперфокус;

3) грубость;

4) срывы.

Я знаю, что сказала бы Шери. Возможно, она права. Я выворачиваю карманы дождевика, словно надеясь отыскать там ответ, но нахожу только старые клочья бумажных салфеток. Опускаюсь на пол и долго сижу, перебирая воспоминания о маме. Меня всегда обижало, что она не смотрит мне в глаза. Я думала, что я ей неинтересна.

Но теперь я понимаю: ее ум работал иначе. Когда она сказала про «зрелище не для слабонервных», она не хотела меня обидеть. А просто пыталась подготовить меня к первой встрече с ребенком, чтобы я не пугалась, если вдруг не почувствую любви к малышу с первого взгляда. И, наверное, искренне недоумевала, когда у меня на глаза навернулись слезы.

Я возвращаюсь на кухню. Жаль, что я не поблагодарила ее за те две банки горчицы. Теперь мне кажется, что это было не пренебрежение, не знак равнодушия, а попытка подарить что-то практичное. Она думала, что я обрадуюсь. Две маленькие баночки не займут много места в доме, к тому же горчица отлично сочетается с рыбными палочками.

За окном все еще ждет малиновка. Конечно, сытные шарики – самая лучшая пища, но пусть пока перекусит размокшим печеньем. Я выхожу во двор, но птица тут же вспархивает. Я все равно крошу печенье на столик. Глаза слезятся от ветра. Если бы я только догадалась раньше. Маме сложно было поддерживать зрительный контакт. Так что можно было просто любоваться малиновкой вместе.

Через пару часов меня накрывает голод – настоящий, звериный, впервые с тех пор, как я мучилась утренней тошнотой. Я заказываю индийскую еду и с жадностью набрасываюсь на сааг панир и чанна масала. Тепло разливается по телу, желудок приятно тяжелеет. Особое удовольствие доставляет то, что одноразовые пластиковые контейнеры, в которых доставили мой заказ, сожгут где-нибудь за границей или отправят на свалку, а может, они вообще станут частью гигантского (размером с Техас) мусорного острова, плавающего в океане. Как здорово было бы выбросить Пита в центр Тихоокеанского мусорного водоворота и оставить там навсегда. Но я не могу этого сделать. Не могу убить его – иначе попаду в тюрьму и не смогу заботиться о Стелле и Луне.

Если я потеряю Стеллу, то умру. Но если она останется со мной, то, возможно, я переживу потерю Луны. Когда она родилась, я не испытала такого ужаса, как Эдит, но и всепоглощающей любви не почувствовала.

Я могу предложить ему Луну в обмен на Стеллу.

Возможно, Пит согласится. Начнет жизнь с чистого листа, с Киа и без Стеллы – слишком сложной, слишком неудобной и невоспитанной. У Луны будет шанс на нормальную жизнь. Если же Бланка останется с нами, то Стелла долго не протянет, как ни крути.

Нет. Я слишком долго боролась за второго ребенка, потому что Стелле нужен друг. Союзник. И я не могу оставить Луну на воспитание Питу. Я думала, он хороший отец, но нельзя быть хорошим отцом и патологическим изменщиком и насильником одновременно.

Мне больше нечего ему предложить. Но, может, я смогу заставить его принять мои условия. Не пряником, так кнутом. Но как испугать его до такой степени, чтобы он отказался от собственных детей? Ответ приходит сам собой. Все очень просто.

Я пишу Питу сообщение и прошу его назначить встречу с медиатором на следующий день. Говорю, что хочу «обсудить дальнейшие шаги и запустить процесс». Сухо, деловито, в стиле Нейтана. Достаточно расплывчато, чтобы Пит терялся в догадках. Развод? Опека? Раздел имущества? Пусть ломает голову. Пусть нервничает. Пусть боится.

39

Медиатор Фил – пожилой мужчина с седыми волосами – встречает меня на пороге своего офиса, эдвардианского дома с террасами на окраине Масвелл-Хилла.

– Вы пришли на пару минут раньше, – замечает он с легким укором. Еще недавно я бы непременно извинилась, но сейчас просто молча следую за ним внутрь. Чувствуется, что это его дом, хотя личные вещи из прихожей убраны, а двери плотно закрыты. Мы проходим через кухню в пристройку со стеклянной крышей. Кухня стерильна и обезличена: ни магнитов на холодильнике, ни следов приготовления еды. Правда, в воздухе витает запах запеченных бобов Heinz. В пристройке стоит круглый белый стол, а в его центре – маленькая чаша с чем-то напоминающим пушистые комочки мха. Даже комнатные растения тут будто призваны избавлять от напряжения.

Ловлю себя на мысли: если твой офис – это твоя же кухня и столовая, скорее всего, ты живешь один. А если это так и ты не смог наладить отношения даже в собственной семье, какой ты после этого переговорщик?

Мой взгляд задерживается на странной викторианской картине, висящей на стене, – на ней изображены три кролика. Хотя, если присмотреться, становится ясно, что это люди – мать, отец и ребенок, – правда, в масках. Отец в темном костюме, мать и ребенок в длинных, мрачных платьях. Белые картонные мордочки, торчащие коричневые уши. Возможно, они напоминают Филу иллюстрации из детских книг про счастливые семейства животных. Хотя картина вызывает дополнительные вопросы: почему эти серьезные люди надели кроличьи маски? И почему они такие несчастные?

Внезапно раздается звонок в дверь. Мой пульс ускоряется, но не от страха встречи с Питом,