Дорогуша - Си Джей Скюз
Вытаскиваю из рюкзака альпинистскую веревку Джулии, продеваю ее через ручку двери и обхожу с ней вокруг фургона – обматываю в два оборота, со стороны может показаться, что это у меня такой танец вокруг долбаного майского столба, и завязываю. Суперпрочно. Теперь они у меня в ловушке, все трое. Насильники и насилуемая.
– Че за херня? – раздается изнутри, на этот раз голос другой, погромче первого. Баба вопит, очень похоже на Джулию. То есть она все-таки без кляпа. Вот тут-то я замечаю открытое водительское окно и ключ в замке зажигания. Забираюсь в кабину, поворачиваю ключ и выезжаю из кармана раньше, чем вменяемая половина мозга спохватится и успеет заорать: «КАКОГО ХЕРА ТЫ ТВОРИШЬ?»
Нет, серьезно, что это было? Я до сих пор не знаю. Я в тот момент не имела ни малейшего представления о том, куда еду и как закончится этот вечер. Единственное, что я отчетливо понимала, это то, что в кузове у меня три человека и я их куда-то везу в темноте. Куда – я не знала, и зачем – тоже. Знала только, что надо хоть что-нибудь делать.
И да, оглядываясь на это теперь, на рассвете, я понимаю, что ехать-то мне следовало прямиком в полицейский участок. Следовало позвонить в полицию, повести себя как нормальный человек и выйти из этой истории настоящим героем. Реальной, мать вашу, Женщиной Долбаного Века.
Но эта мысль мне как-то в голову не пришла. Потому что нормального мозга у меня нет, вы что, до сих пор этого НЕ ПОНЯЛИ? Я думаю не так, как нормальные люди. Я думаю, как я. Поэтому фургон я пригнала к единственному месту, которое в этот момент – момент мрака и отчаяния – пришло мне в голову: к карьеру.
Бабенка опять орет – судя по голосу, она не очень молодая. И довольно шикарная. Я вдавливаю ногу в педаль газа, слышу, как что-то ударяется о стену фургона. Видимо, кто-то у них там завалился.
Другой орет:
– Да они, на хрен, фургон угоняют!
А баба все вопит. Я прибавляю газу.
Один на нее прикрикивает:
– Заткнись, сука!
Кстати, распространенная реплика у насильников. Думаю, он дает ей по морде, потому что опять слышится удар о стену. У него акцент – лондонский, с южного берега. Или с северного, никак не могу запомнить. В общем, похоже на Рэя Уинстона [72].
Второй акцент я не могу опознать – шотландский, что ли? Может, из Глазго? Похоже на того типа, с которым Крейг спорит, когда смотрит спортивные трансляции по Скай-ТВ.
Настроение у меня – полный восторг! Окно открыто, ночная прохлада пробирает до костей, и я двигаюсь в сторону неровных проселочных дорог, ориентируясь на указатели «Каменоломня Чипчейз». Дороги становятся все уже и круче, к тому же я не ощущаю габаритов фургона, ведь моя машинка, по сравнению с этой, совсем маленькая. Я ломаю живую изгородь, с плеском врезаюсь в огромные грязные лужи, по всем четырем колесным аркам колотится гравий. Я из своего путешествия секрета не делаю: просто еду.
Въезжаю на ту же стоянку, где парковалась, когда убила Джулию. Подъезжаю к самому краю большого карьера, останавливаю фургон, выключаю фары и хватаю с пассажирского сиденья рюкзак. Поразительно, что они до сих пор не обнесли это место забором – при таком-то количестве трупов, которые мы с папой туда набросали.
Стаскиваю с лица шарф, перерезаю веревку и колочу в заднюю дверь.
– Выпустите ее.
Это звучит так по-бабьи, что просто ужас. Одна из немногих вещей, которые мне не нравятся в том, чтобы быть женщиной, это невозможность по мере надобности включать убедительный мужской тон. У меня получается как у ведущей детской передачи, которая говорит за великана в «Джеке и Бобовом зернышке».
Внутри опять удары и крики шепотом.
– Я вооружена, – говорю. – Выпустите ее. – Пытаюсь усилить это дополнительной угрозой. – У вас пять секунд. Один… два…
Щелкает замок. Один из них медленно открывает дверь. Внутри горит свет, тоненький тусклый луч в углу. На полу матрас. Бабенка съежившись сидит в глубине фургона, в уголочке, под маленьким огнетушителем, прикрепленным к стене. У нее кудрявые каштановые волосы и огромные глаза. Вокруг матраса разложены розовые бархатные подушечки. Журналы. Лубрикант со вкусом клубники. С потолка свисают петли-рукояти. Настоящий мобильный секс-притон. На одном из мужиков балаклава. Другого я вижу отчетливо: он черный и в красных перчатках. Это он открыл дверь. И одной рукой ее придерживает.
Замечает два ножа у меня в руках и чуть отстраняется.
– Выпустите ее, – повторяю я.
Ни один из мужиков не делает ни шага. Я замечаю голую полоску кожи над рукой в красной перчатке, по-прежнему держащейся за ручку двери. Сильно и быстро рубаю по этой полоске ножом. Фонтаном хлещет кровь.
– Ааааааааа, гребаный в рот!!! – орет он, хватаясь за рассеченное запястье второй рукой в красной перчатке.
Я указываю на него ножом и повторяю:
– Выпусти женщину.
Парень в Балаклаве смеется – РЕАЛЬНО СМЕЕТСЯ, – хватает бабу за руку, она подвывает, он подталкивает ее к выходу и выпихивает из грузовика. Она обрушивается бесформенной кучей на гравий и тут же поспешно отползает в кусты, на голове – комок перепутанных каштановых проводов, трусы – на одной лодыжке, желтый шарфик тащится по земле.
Я опять сосредотачиваюсь на мужиках.
– Закрывайте дверь.
Парень в Балаклаве снова смеется. Он думает, я дочь этой женщины – кто нас разберет? – явилась ее спасать. Говорит, что меня он тоже изнасилует. Напугал, не могу!
Красные Перчатки начинает было возмущаться, но запястье у него уж слишком сильно болит. Он тут уже все залил кровищей. Нож прорубил ему руку до кости. Парень в Балаклаве направляется к выходу, но я делаю еще один шаг к фургону и выставляю вперед нож.
– Закрой. Дверь, – повторяю я.
– Отвали, сука! – говорит он и шагает наружу: его подводит то, что он вбил себе в голову, будто я блефую.
Я бью его ножом, прямо в грудь (из одежды на нем только дешевенькая голубая рубашка-поло, так что нож входит относительно легко), и он падает на землю. Я бы продолжила и дальше тыкать в него нож, но мне надо, чтобы он поскорее умолк, поэтому я перерезаю ему горло – режу глубоко, сразу под подбородком, а потом еще разок поперек адамова яблока, пока он наконец не соглашается угомониться.
– Едрить твою мать! – орет Красные Перчатки, выпрыгивает из фургона и бросается в сторону кустов.
Я успеваю схватить его за руку и рублю по ней своим самым большим ножом. Он вопит, но тут сам хватает меня, цепляется за плечо уцелевшей рукой и толкает меня на гравий, а у самого из запястья до сих пор торчит мой нож. И вот он уже на мне, колотит меня по лицу одной рукой – вторая-то у него в хлам. Я достаю из кармана ножик для чистки овощей и втыкаю ему в ребра. Он немного слабеет, но все равно он сильнее, он мощно два раза бьет меня прямо в нос, и я на несколько секунд вырубаюсь. А когда прихожу в себя, он лежит на земле и пытается доползти до Парня в Балаклаве, а тот истекает кровью, как жертвенная корова, перебирает ногами и хватается за землю в тщетной попытке уцепиться за жизнь.
– Если бы вы, мать вашу за ногу, меня послушались, мне бы не пришлось этого делать, – кое-как собравшись с мыслями и тяжело дыша
