Консьерж - Эбби Корсон
Я приехал к восьми; у здания суда уже собралась довольно большая толпа, хотя двери открываются только в девять. Должно быть, со вчерашнего дня вокруг разбирательства поднялась немалая шумиха: одни пришли просто поглазеть, другие – написать заметку о событиях сегодняшнего дня для каких-нибудь СМИ. В сутолоке я разглядел лишь Мартина, мужа Сью. Он заметил меня, я поймал его взгляд, но Мартин быстро отвел глаза. Ничего страшного. Едва ли нас можно назвать друзьями, мы просто двое незнакомцев, которым пришлось пережить этот кошмар вместе. Возможно, рядом со мной ему неловко, ведь я знаю, что он не отступился от супруги, несмотря на убийство и вскрывшуюся любовную связь. Я не осуждаю. В браке и похуже случается, и ничего. Отец избивал маму до полусмерти, но она все равно вставала на его сторону, если требовалось. Иногда преданность не знает границ.
Что ж, пора отправляться в комнату для свидетелей, чтобы перечитать свои заметки для выступления в суде и подождать, пока меня вызовут (или нет).
Вот и обеденный перерыв; немало произошло с тех пор, как мы разговаривали в последний раз. Я отыскал уютное кафе, где подают сэндвичи. Взял себе с ветчиной, сыром, помидорами и ложечкой горчицы. Есть мне не особо хочется, но суд оплачивает расходы на питание, поэтому я решил заказать что-нибудь вкусненькое. Мне также компенсируют дорожные расходы и потерю заработка в связи с пребыванием здесь. Но я и не работаю. Не считая билетов на поезд и редких перекусов, я довольно недорого им обхожусь как свидетель.
Сотрудник по работе со свидетелями – это человек, который рассказывает вам абсолютно обо всем, что происходит вокруг, пока вы ждете, – сообщил, что меня, скорее всего, вызовут после обеда. Стараюсь не подавать вида, но, бог ты мой, как я нервничаю. Ни за что не догадаетесь – хотя, может, и догадаетесь, вариантов тут наперечет, – кто влетел в комнату для свидетелей этим утром, пока я заваривал чай и осматривал довольно скудные запасы печенья. Не кто иной, как мистер Поттс. Комната всего четыре на четыре метра, так что скажу без преувеличения: вдвоем в ней тесно.
Мистер Поттс с опаской прошел мимо и устроился в кресле в углу. Уселся как можно дальше, но все же недостаточно далеко. Он тотчас раскрыл принесенную с собой книгу и в течение двух часов не отрывал взгляда от страниц. С обложки с задумчивым видом взирал джентльмен, что заставило меня предположить, что в книге содержатся советы по саморазвитию. Уголки на многих страницах были загнуты.
Мы не сказали друг другу ни слова. Не люблю избитые фразы, наподобие «от напряжения воздух сгустился – хоть ножом режь», поэтому вместо этого скажу: «Между нами выросла стена отчужденности – хоть бензопилой пили». Такой образ выразительнее будет смотреться в книге. Излишне говорить, что мы тотчас вскочили на ноги, стремясь поскорее вырваться из клетки невысказанных слов, едва сотрудник по работе со свидетелями просунул голову в дверь и объявил, что пора перекусить. Не знаю, что хуже – провести весь день взаперти с мистером Поттсом или выступить свидетелем в суде по делу об убийстве.
Скажу вам откровенно, выступать свидетелем в суде по делу об убийстве гораздо хуже, чем сидеть с бывшим коллегой в гнетущей тишине.
Тук-тук-тук!
Все было как в тумане. Такое чувство, словно я потерял сознание. Решил, что лучше всего вернуться в мужской туалет и записать все прямо сейчас, пока от волнения не позабыл детали. Придется хорошенько напрячь мозги, чтобы рассказать, что произошло. Заметки, которые я сделал при подготовке к слушанию, помогут освежить мою память.
После обеда я вернулся в комнату для свидетелей, и следом туда вошел служащий, сообщивший, что обвинение вызывает меня для дачи показаний. Мистер Поттс на миг оторвал взгляд от книги, но ничего не сказал.
У входа в судебный зал не было никого, кроме пристава. Сердце колотилось так громко, что заглушало прочие звуки. Пришлось следить за губами пристава, который тем временем давал указания, что делать, когда окажусь в зале. Требовалось пройти направо, на свидетельское место. Он велел мне сложить все вещи в пластиковый лоток. Молодой парнишка, он рассмеялся, увидев мой старый мобильник и диктофон. Наверное, понятия не имел, что такое диктофон.
По всему телу, включая уши, пальцы ног и кончик носа, разлился жар. Вдруг в голове раздался голос отца. Как не вовремя. Он говорил, что я ничтожество и что мне надо дать хорошую взбучку.
Тук-тук-тук!
И хотя отца больше не было и он не мог причинить мне боль, я почувствовал, как задрожали руки, точно в зале суда он ждал меня с ремнем в руках. Я трижды постучал, но все еще слышал его голос. Я постучал по голове еще три раза, но он не исчезал.
Называйте это паранойей, но мне показалось, что пристав как-то странно смотрит на меня. Я отошел к окну и уставился вниз на дорогу. Три раза легонько стукнул себя ладонью по виску, закрыл глаза, сделал глубокий вдох и выбросил отца из головы. Он поплелся, еле переставляя ноги, волоча по полу ремень и позвякивая пряжкой, но все же наконец исчез. Тут пристав назвал мое имя. Пора идти.
Войдя в зал суда, я ощутил, что все взгляды устремились на меня, но я смотрел только в ту сторону, куда требовалось направиться. Следуя указаниям судебного пристава, я прошел вдоль правой стены к месту для свидетелей. Я уставился прямо перед собой, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Боковым зрением я заметил, что американец Дэйв ухмыляется и жует резинку. Могу лишь предположить, что он шептал на ухо Пауле Макдэвидсон какие-то гадости. Она хихикнула и кивнула в ответ. Уверен, что они перемывали мне кости: подшучивали, обсуждая, как я хожу, выгляжу и как вообще живу. Паула всегда обожала совать нос в чужие дела, что и без того раздражало, а нынче она попала под влияние американца Дэйва, который вел себя не лучшим образом. Словом, у Паулы и так характер был хуже некуда, но теперь он, похоже, испортился окончательно.
Прежде всего меня попросили назвать имя и пообещать говорить правду. «Я, Гектор Харроу, торжественно, искренне и неподдельно заявляю и подтверждаю, что показания, которые я дам, будут правдой, только правдой и ничем, кроме правды». Фраза отлично бы смотрелась в начале моего романа.
Хелен, давай потом это обсудим. Хотя, помнится, ты говорила, что тебе очень понравилось нынешнее вступление, так что, возможно, битву за первый абзац я уже проиграл.
Фразу «и да поможет мне Бог» в завершении произносить не следовало. Возможно, из-за возраста в суде предположили, что я захочу поклясться на Библии. Я сказал, что этого не требуется.
Наконец сторона обвинения приступила к допросу. Прокурором была женщина по имени Мари Хабиб. Я познакомился с ней на предварительной встрече, и, боже мой, она просто кремень. Прокурор собрала черные длинные волосы в хвост, который раскачивался, точно маятник у гипнотизера, когда она доказывала вину подсудимой. Мари Хабиб отчетливо произносила каждое слово и в особо важных моментах поднимала черные брови так темпераментно, словно была персонажем мультфильма.
– Она призналась. Призналась. Призналась. Призналась, – повторяла Хабиб снова и снова.
Слово прозвучало четыре раза – я запомнил точно, ведь мне бы хотелось, чтобы прокурор остановилась на трех. Произнося это, она смотрела в глаза каждому присяжному. Некоторые кивали в знак согласия, вероятно подсознательно; другие застенчиво опускали глаза.
– Мистер
