Опасная встреча - Эрнст Юнгер
Отныне жизнь Дюкасса стала простой, а если не считать наружности, даже спартанской. Он жил в маленькой квартирке со слугой, хранившим ему верность с младых ногтей, обустроившись там со своей старинной мебелью и отдельными вещицами – обломками, пережившими кораблекрушение. Случалось, посетитель не мог сдержать восторга при виде какой-либо картины или ковра. В таких случаях Дюкасс обычно намекал, что страсти можно и помочь. Он ничего не терял, заполняя возникающие пустоты при помощи антикваров, по-прежнему питавших к нему уважение.
Таким манером неограниченные средства, некогда находившиеся в распоряжении Леона Дюкасса, продолжали приносить ему проценты. Мотовство превратило его в подлинного мастера, когда речь заходила о вкусе. Учитывалась только ценность; цена значения не имела.
Когда-то Дюкасс мечтал возродить прежнее общество – со всеми его формами, красками, весельем. И поневоле убедился, что попытки в лучшем случае дают лишь удачную иллюзию исторических балов-маскарадов. Тем не менее месье Дюкасс обладал своего рода наследственной честностью, понуждавшей его использовать подлинные декорации, и любил говорить, что не жалеет денег, потраченных на обучение. Тут выгадывали друзья, которых тревожил вопрос не столько денег, сколько подлинности. Лошадь, картина, украшение, загородный дом – словом, все одобренное Дюкассом, выдерживало любую проверку. То же касалось и празднеств, в них он понимал не хуже maître de plaisir. Хозяин и гости точно знали: они получили удовольствие. О Дюкассе даже говорили, будто он слаживает браки.[4]
Однако с течением лет выяснилось, что в этой роли не удержаться. Ее подтачивает посредничество. Идеальный посредник знает толк в вещах, на них не притязая. Подводит невесту в свадебном наряде к суженому и радуется, закрывая за ними дверь. Но если у него не хватает доброты, то копится ненависть – к удовольствиям и к получающим таковые.
Как демонстрировал путь, пройденный Дюкассом, в состоянии утонченности застыть нельзя. Его путь вел от меценатства к высокообразованному наставничеству, однако оттуда – к сплину, скуке и в конечном счете к цинизму. Красота выхолащивалась в той мере, в какой уничтожало себя общество, и это не могло ускользнуть от столь острого взгляда. Хоть и пользуясь утратой ценностей издали, Дюкасс извлекал выгоду из положения, одновременно им презираемого, – положения обедневшего владельца замка, демонстрирующего богатым иностранцам места отгремевших празднеств и даже время от времени театрально их воспроизводящего. Такие вечера изобиловали грубыми шутками и нарушениями приличий, но их рекомендовалось не замечать. По сути Дюкасс вел жизнь денди, который перед плебсом разыгрывает из себя Петрушку и стремится за это отомстить всему, чего не коснулась порча.
5
– Ну, дорогой друг, что скажете? Разве не морские чудеса?
Дюкасс указал на миску, только что поданную официантом. На колотом льду – в самом деле изысканно, по мнению Герхарда, – светились шесть моллюсков. В перламутровых раковинах они смотрелись бледными лунами, распространяя слабый запах водорослей. Падавший сквозь портьеру солнечный луч разбивался на осколки; блики перекрещивались на графине желтого вина. Обтянутые красным штофом кресла создавали в зале теплую доверительную атмосферу. Герхард отличался восприимчивостью к подобным деталям; ему здесь нравилось. Он ответил:
– Устрицы в самом деле великолепны; однако они будут для меня вдвое вкуснее, если вы составите мне компанию.
При этих словах тень пробежала по лицу Дюкасса. Уже долгое время он мог вкушать лишь самые простые блюда, без соли и жира; малейшее нарушение грозило болезненным приступом. Перед ним стояла серебряная мисочка с макаронами; к ней официант налил воду «Виши». Было заметно, что предстоящая трапеза нагнала на Дюкасса тоску, даже раздражение. Он, однако, постарался это скрыть и с нежным, почти любовным тщанием принялся выбирать для друга вина и блюда. А заодно опробовал едкость своего остроумия на всех гостях, прекрасно ему известных. С сервировочного стола, стоявшего перед лифтом, с бесшумным вниманием обслуживали еще три столика. За одним обедала немолодая пара: дама в черном бархатном платье – декольте украшала нитка жемчуга – и ее спутник, несмотря на жару, в сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Они ели, не обмениваясь почти ни словом, иногда пригубливая бокалы.
– У дамы усталый вид, – сказал Герхард, сидевший напротив нее.
Дюкасс повернул голову, и лицо его скривилось в болезненной улыбке:
– Еще бы. Уродливой быть вредно. Кроме того, два года назад ее муж сбежал от кредиторов в Турцию; говорят, скрывается там. – Дюкасс кивнул и, словно желая смягчить приговор, добавил: – Впрочем, в семье он считается самым приличным. Что до пары, то еще неизвестно, кто кого терпит – он ее или она его. Писатель, произведения которого вы найдете среди макулатуры на набережных. Недавно выпустил сборник фотографий – без сомнения, лучшая из написанных им книг.
Речи Дюкасса не могли не вызвать перед внутренним взором нездоровый образ общества; сквозь лакировку просвечивало жалкое, уродливое, даже преступное. Этому наверняка предшествовало длительное изучение человеческих слабостей и изъянов. Так Леон Дюкасс давал выход своему отвращению. «Жгучая радость» – иначе не скажешь.
Привыкший к вежливости, подразумевающей, что вы станете делать вид, будто не знаете о другом то, что прекрасно знаете, Дюкасс тем не менее не считал нужным сдерживаться в присутствии Герхарда. Как и почти все, кому встречался на пути молодой немец, он считал его прямо-таки непозволительно отставшим в развитии, чудаком, какие в старинных семьях не редкость. А это обстоятельство обязывало: одних – к симпатии, других – к экспериментам с целью выяснить, какую меру иронии можно предложить такому человеку, прежде чем он о ней догадается.
Герхард, кажется, и вправду не замечал ловушек, выдаваемых его собеседником за обычное любопытство. И всякий раз, когда Дюкасс надеялся на улыбку, его ожидало разочарование. Лицо сотрапезника светилось все той же неомраченной радостью. Дюкасс пожал плечами, велел сомелье принести шампанского и, разбавив его – сердце тоже приходилось беречь, – осторожно выпил за Герхарда. Затем сменил тему.
– Вот смотрю я на вас, господин цум Буше, – начал он полуснисходительным-полудоверительным тоном, – и не могу не удивляться, что в такой чудесный день встретил вас в одиночестве. Вы правы, не поехав за город, прежде всего потому, что в отличие от вашего дядюшки вы не охотник. Но как можно проводить день без красивой женщины?
Герхард, когда с ним так прямо заговорили на крайне занимавшую его тему, покраснел и сказал в ответ:
– Для этого все же нужны двое, господин Дюкасс.
Тот обомлел. Шутка или нет?
