Дело с довоенных времен - Алексей Фёдорович Грачев
— Кто? Где? — слышалось по коридорам, в комнатах.
Семиков в комнате для сотрудников гневно кричал:
— Если не смогли найти трех парашютистов, что будет делать батальон против немцев.
Другого мнения был только разве что Кондратенко:
— Помнится, под крепостью Кенигсберг я от первого выстрела готов был залезть, как червь, в землю. А через месяц хлебал горох под обстрелом. Снаряды рвутся тут и там, а я стучу ложкой. И другие хлебают суп... Потому как все равно — обед не обед, а полет снаряда не изменишь... Так и тут. Придет время — как надо встретят ребята немцев, по всем правилам военного дела...
Во время этого разговора позвонила следователь Воздвиженская. Вначале она похмыкала в трубку — значит, и до нее уже дошла история с парашютистами.
— Как у вас допрос Пулькиной? — сухо спросил Коротков.
— Она плачет, — теперь тоже сухо и деловито проговорила Екатерина Трофимовна.
Воздвиженскую он хорошо знал, одно время она работала в Тейкове вместе с ним. В черном мешковатом платье, на голове берет, сползающий на ухо, в зубах папироса. Уже за сорок, а при случае кокетливо улыбается неженатым сотрудникам, может, даже мечтает выйти замуж. Прокуренная хрипящая труба! Получается, что Коротков виноват в слезах Пулькиной.
— Ей следует плакать, — сказал он. — Но неужели вы ничего не вытянули из нее?
— Она сказала только, что из материи шили детские куртки и юбки. А кто и что — она не знает. Да еще — тот, в галстуке, — на железной дороге работает. Но все это вроде...
— И на том спасибо, Екатерина Трофимовна.
Юбки, куртки и железная дорога — это уже кое-что.
Нет, слезы Пулькина проливала не зря.
Глава третья
1.
Буренков был бережлив. Бережливости этой научил его, десятилетнего тогда мальчишку, хозяин кондитерской мастерской в Ярославле. Научил просто и легко: не почистил, как положено, противень после печенья — подзатыльник, не поднял упавшую со стола оберточную бумажку — оплеуха, не поправил черенок ножа, которым резал конфетное тесто, — пинок под зад. Уроки запомнились на всю жизнь.
Здесь, на путях, кажется, никому не было дела до бережливости. Может, потому, что головы этих путейских женщин, мужчин были полны войной, сводками Совинформбюро, письмами с фронта, поисками еды для семей. Да и работа была тяжелой — с восьми и часто до глубоких потемок. Вот и несли поломанные лопаты, сбившиеся кирки, грязные ведра, растрепанные метлы, разбитые фонари. Так и валили в угол. Сегодня, держа в руке растрепанную метлу, раскричался Буренков. Не потому, что жаль ему было метлы и не хотелось самому чинить. Она, эта женщина, считается хозяйкой земли и всего народного добра, а добро бросила и ушла.
— Веревку нашла бы да перетянула, — ругнул он ее. — Неужто трудно?
— Пошел-ка ты, — огрызнулась матерно рабочая, краснолицая, как подгулявший мужик-выпивоха. — Окопался тут. Командовать бабами легко...
— По рукам бы тебя, — выкрикнул он ей вслед. — Или метлой по заду. В лагерь бы тебя!
— Это тебя надо бы в лагерь, — отозвалась та уже с улицы, и он осекся. Вдруг как-то сразу опомнился и даже усмехнулся грустно. Знала бы она о лагере.
Он перебрал метлу, стянул ее крепко. Черт не развязал бы теперь. Бросил метлу в угол и тут услышал гул мотора.
Он вышел из кладовой на пути. Неподалеку стоял эшелон с матросами. Небольшие морские орудия, снятые, может, с кораблей или просто с береговых крепостей, окутанные брезентом, смотрели на восток. На пушках, свесив ноги в клёшах, сидели матросы, окликали проходивших мимо девчат. Двое, верхом сидя на орудии, били по брезенту воблами. Некоторые стояли кучками на рельсах, галдели и смеялись, напоминая больше парней на вечеринке; не подумаешь, что ехали под Москву, навстречу свинцу и смерти.
Они тоже услыхали гул, обернулись и, не сговариваясь, без чьей-либо команды, пригибаясь, кинулись к платформам. И тут Буренков увидел выплывающий, точно пароход по синей воде, из-за высоких крыш станционных пакгаузов самолет. Он летел так низко, что казалось, сейчас запутается в желтой листве деревьев. Вот он надвинулся на Буренкова — на крыльях ослепительно ярко, до рези в глазах, сверкали черные кресты. Из прозрачного стекла кабины была видна голова летчика. Голова мотнулась, как приветствуя его, застывшего на рельсах, как припаянного к ним. Может, летчик даже разглядывал его, сейчас высунет руку из кабины, похлопает по плечу и скажет: «Гут, руссиш».
Но из-под кабины вспыхнули дымки, и резкая, оглушительная дробь разорвала тишину осеннего дня, — как сотня дятлов дружно ударила клювами в сухую кору сосны. Буренков повалился, лицом прилепившись к гудящей, как под колесами поезда, земле, черной от копоти, золы, нефти; закрыл голову руками, спасаясь от этой дроби, которая дождем неслась над путями.
Тут же с платформы заговорил, захлебываясь, счетверенный пулемет, закашляла автоматическая пушка со стороны кладбища, вразнобой палили винтовки и наганы. И вдруг за разом раз ахнули четыре взрыва. Приподняв голову, он увидел, как там, куда проплыл самолет, подымается пламя и черный дым.
— В небо надо было смотреть! — подымаясь с земли, оглушенный и растерянный, закричал матросам, все еще палившим куда-то вверх, хотя там видна была лишь синева и разорванные на клочки облака.
— В небо, а не воблу мять...
Он похромал туда, где все гуще и гуще, как из вулкана, растекалась черно-желтая масса дыма и откуда слышались далекие крики людей.
Матросы, как бы следуя его примеру, тоже попрыгали с платформ, из теплушек, побежали к станционным домам, обгоняя его.
Дома горели. Навстречу, с откоса, на котором лежали рельсы, приготовленные для смены путей, сползала старуха в фуфайке. Она тянула ноги, обутые в подпаленные валенки, волочила их, как волочат тяжелый груз.
— О-о-о! — щерила что есть силы рот и смотрела на матросов страшно выпученными глазами. Казалось, она просила что-то, может быть, хотела рассказать про свою боль, но получалось длинное и тонкое, как гудок, — о-о-о!
Из окна горящего дома вывалился мужчина в железнодорожном кителе, в подштанниках и сапогах. Возможно, он спал до бомбежки. Услышав пальбу, впопыхах стал хватать одежду, да не успел одеться: бомба зажгла дом этого человека, как узнал Буренков потом — помощника машиниста, вернувшегося
