Необратимость - Владимир Николаевич Моргунов
Мы ушли из гостей, и Генка сразу мне начал рассказывать о том, кто е. ал нездешнюю. Троих или четверых точно назвал. Себя в их числе не назвал — он честным был, Генка.
А в завершение он сказал:
— Не, Витька — он парень хороший.
Витька — это учитель истории, знаток табели о рангах.
Сейчас, двадцать шесть лет спустя, я почти с ужасом думаю — а что случилось бы со мной, если бы я не уехал из Снежинска? Нет, грязи и несправедливости я много повидал и в других местах, где мне привелось побывать. Но такого сосредоточения злобы, ненависти к себе подобным, желания унизить, втоптать другого в грязь — этого я нигде не встречал.
Тот рассказ Генки о нездешней — суета и зло великое, как выразился мудрый Екклесиаст, правда, по другому поводу.
Как сложилась бы судьба нездешней, не застрянь она в Снежинске?
* * *
В этих краях настоящая осень наступает поздно. В сентябре случается жара за тридцать, октябрь тоже удивляет гостей с северных широт непривычной для этой поры зеленью листвы и теплом. И бабье лето сдвинуто по времени ближе к концу осени.
Грачев открыл калитку садового участка, увидел осыпанные солнечными брызгами комья вскопанной земли, стебли увядшей ботвы и стены дома и подумал: «А что я здесь делаю?»
Но уже в следующий момент он вернулся к действительности: он должен поговорить с крепким лысоватым мужиком, вышедшим на крыльцо.
Мужик с виду походил на строительного рабочего, фермера или слесаря авторемонтной мастерской, но никак не на отставного военного.
— Вы Воронов Виталий Дмитриевич?
— Я Воронов Виталий Дитриевич, — мужик смотрел на Грачева спокойно и, как показалось Грачеву, слегка насмешливо.
Грачев сунул руку в карман куртки за удостоверением, но Воронов-старший остановил его:
— Не надо. Я полицейских за сто метров узнать могу.
— Я не полицейский, я капитан юстиции, — Грачев почти обиделся. Он почувствовал, что в чем-то уступает Воронову.
— Да мне без разницы. Пошли в дом.
Воронов-старший подал Грачеву руку, тот машинально ее пожал. Точнее, сунул руку в капкан. Потому что пожатие мозолистой, шершавой клешни Воронова-старшего походило на действие тисков, а не на работу мускулов.
Хозяин пропустил визитера вперед. Грачев вошел в просторное помещение и увидел привлекательную женщину, выглядевшую заметно моложе Воронова.
«Хм… Сожительница? Нет, я видел ее фото в квартире сына. Жена. Странно, на фото она выглядит старше».
ОНА
В столице мне зацепиться не удалось. Да я и не особо на это надеялась. Я девица беспечная, зубами-когтями драться не приспособленная. И вообще лохушка, как выражается современная молодежь.
Моя подружка Танька Баштовая, прожившая со мной в одной комнате общаги все четыре с половиной года, однажды сказала мне: «А поехали в мой Снежинск! Там классно!»
То есть, Танька мне и раньше это говорила, но я как-то мимо ушей ее предложения пропускала. Может быть, потому, что Снежинск этот совсем в мои планы не входил. Уж точно не входил.
Сначала я просто не думала, куда денусь после того, как покину общагу. Но не в свое село, это уж точно. Двух месяцев каникул на «малой родине» мне хватало с избытком, чтобы понять — это не для меня. В селе мало кто из молодежи остался, и причинами были не только «удобства в огороде» и развлечения а ля «в клубе рок». Перспектива выйти замуж за механизатора или рабочего кирпичного завода и ковыряться на своих пятнадцати «сотках» мало кого может прельстить.
Почему-то получалось так, что половина всех моих каникулярных дней на малой родине — да, за все три года! — выдались дождливыми и пасмурными. Я сидела у окна, прикрывшись полушубком — плюс десять в августе! — и читала шведские детективы.
А на четвертом курсе случился у меня Роман. С большой буквы потому, что это был романище — страсть всепоглощающая и всесжигающая, шампанское-шоколад-розы, клятвы в вечной любви. А еще потому, что соучастника — вот почему-то хочется мне именно так его назвать — звали Романом.
Наша общага неподалеку от площади находилась, где их построения и прочие маршировки проводились. Их — курсантов высшего военно-морского училища.
Мы с Валькой — вторая моя подруга — не первыми и уж точно не последними были из тех, кто амуры с мареманами крутил. Но Валькин мареман — боже, какой мужчина. Под два метра росточком, плечи широченные, талия едва ли не осиная, усы густые и черные, как вакса. Мичман, не курсант. Вроде как дядька над курсантами. На парадах всегда впереди строя шагал. Форма — черное с золотом, кортик на поясе. Вид — нечто неземное.
Но наступил прощанья час… У Вальки роман с мичманом как-то сам собой прекратился — ее суженый, отслуживший в армии, за ней приехал и увез. А мой Роман, как нынче принято выражаться, слился. У него невеста вдруг обнаружилась и уехала с ним куда-то на Северный флот.
Как я тогда выглядела со стороны? Конечно, не как собачонка, раздавленная автомобилем — удар я держать умею. Но уж на Кабирию в заключительных кадрах «Ночей Кабирии» я точно смахивала.
Вот этом состоянии в Танька Баштовая опять предложила мне свой Снежинск. И я ухватилась за Снежинск.
* * *
— Ружье ваше и коробку патронов я изымаю, для проведения экспертизы, — Грачев чувствовал себя неловко.
Все же чувствовал он какое-то превосходство хозяина дома над собой.
— И долго вы будете экспертизу проводить? — жена Воронова спросила это спокойно, но с каким-то, как показалось Грачеву, скрытым отвращением в голосе.
Грачева ее тон задел.
— Сколько времени потребуется, столько и будем проводить, — сухо ответил он.
Жена Воронова хотела еще что-то спросить, но в последнее мгновенье сдержалась, только вздохнула едва слышно.
— Виталий Дмитриевич, — Грачев взглянул на Воронова в упор. — Вам был знаком Ермаков Михаил Алексеевич?
Лицо Воронова не дрогнуло, только словно потемнело вдруг.
— Знаком. Но не лично. Мразь редкостная.
— Почему вы так говорите?
— Имею на то веские причины. Вы документы запросите в прокуратуре, там мое заявление есть. В конце этой весны подавал.
* * *
Начало апреля.
Автомобиль Кострова стоял перед светофором, и Костров увидел, как слева от него Тойота Камри вылетела на красный свет на пешеходный переход.
И сбила девушку.
Женщина и мужчина, шедшие за девушкой, замерли на месте. Женщина закрыла лицо руками.
Фигурка девушки взлетевшая вверх, как тряпичная кукла, упала на мокрый асфальт и не шевелилась.
Костров сразу понял — не жилица она. Но
