Необратимость - Владимир Николаевич Моргунов
— Покажите сейф, в котором хранится охотничье оружие вашего отца, — Грачев смотрел на себя со стороны и был собой доволен — он олицетворял собой закон. Суровый, но закон.
— Да вот же он, — Воронов подумал про себя: «Придурок или прикидывается? Неужели непонятно, что в таком большом сейфе может храниться?»
— Ключ от сейфа где? — включился эксперт.
— В ящике стола, — Воронов подошел к столу и протянул руку к ручке на ящике.
— Стоп-стоп! Не прикасайтесь.
Эксперт присел на корточки и стал орудовать кисточкой с порошком и клейкой лентой. Сняв ленту и посмотрев ее на свет, он удовлетворенно крякнул.
* * *
Он вызвал меня к себе, и у меня рука задрожала, когда я трубку телефона взяла. Какого черта! Что я такого сделала! Я ведь ничего не сказала ему, а собиралась. Как я войду к нему, как взгляну ему в глаза? Спокойно, Аверина, спокойно! Ты психолог или «залетевшая» девятиклассница?
Вошла, взглянула. Не просто взглянула — дуэль взглядов получилась. У него — удивление, что-то вроде грустинки, потом усмешка. В такой последовательности. И именно усмешка, не насмешка. Или я никудышный психолог.
— Ксюша, хочешь узнать, кто на тебя напал вчера?
— Еще бы не хочу! Представители «золотой молодежи» или бандиты?
— И то, и другое. Владелец автомобиля — некто Самарцев, заместитель генерального директора фирмы «Оникс».
— Фирмы, принадлежащей Березину. Теперь понятно, откуда ноги растут.
— Да, Березин проходил у нас по одному делу. Пострадавшие — они же напавшие на тебя — в общем-то, претензий к тебе и даже ко мне, — Рындин ухмыльнулся, — не имеют. Видимо, адвокаты надоумили. А вот им можно вменить попытку незаконного лишения свободы или хулиганство.
— Сразу скажу — не хочу мараться. Они свое получили.
— Вот и хорошо. Теперь вернемся к делам текущим. Ермакова надо…
Он что-то говорит, а почти не воспринимаю. Я ничего ему не сказала. А надо бы. Впрочем, время у меня еще есть.
— Ксения Васильевна, ты меня не слушаешь? — я словно из воды вынырнула.
— Нет-нет, слушаю, конечно. Да, мы с Кряжевым проверим Ермакова. Евгений Павлович, я хочу сказать вам…
Грачев всегда стучал в дверь кабинета Рындина перед тем, как войти. И сейчас постучал.
— Разрешите!
— Да, заходи, Федор. Что ты хотела сказать? — это относилось к Авериной.
— Ничего. Так, соображения… Мне можно идти?
— Конечно, конечно.
Грачев, не дожидаясь, когда Аверина выйдет из кабинета, выдал:
— Товарищ подполковник, такой поворот с Вороновым нарисовался!
Аверина задержалась у двери.
— Ну-ну, излагай, капитан.
— Ружья, которое зарегистрировано на Воронова Виталия Дмитриевича, в квартире не оказалось. И Дмитрий Воронов, сын — подозреваемый, значит — объяснить, куда ружье делось, не смог.
— И что, не нашлось ружье?
— Вроде как нашлось.
— Что значит «вроде как»?
— Оказалось, что Воронов-старший на дачу его с собой взял. Для самообороны как бы.
— Ты как выяснил это? Звонил Воронову-старшему?
— Да, звонил. С телефона Воронова-младшего.
— Понятно. Виталий Воронов сколько дней уже на даче живет?
— Так ведь четыре.
— А Ермакова убили позавчера. Виталий Воронов не сказал сыну, что берет ружье с собой?
— Не сказал. Дмитрий Воронов объяснил, что отец, мол, днем уезжал, когда он на работе был.
— А Виталий Воронов в отпуске или?..
— Вроде бы на пенсии…
— Ему пятьдесят один год, он военный пенсионер. Подполковник в отставке. Афганец, — осмелилась влезть в разговор Аверина.
«Вот дура-а! Он подумает, что я уже рассчитываю на его особое расположение. Дура, идиотка, бестолочь!»
— Афганец? Что же, штрихи к портрету героя. Ксения, у Виталия Воронова автомобиль есть?
— Так точно. «Нива».
— Отлично! Федор, смотайся к этому Виталию Воронову, изыми ружье. Если оно у него еще. Только не сразу, надо еще разрешение оформить.
ОН
Снежинск — такие места принято называть медвежьими углами. Хотя в тамошних местах медведи и лет триста назад наверняка не водились. Зайцы да лисы только. Все потому, что лесов там не много и в большинстве своем они саженые. Бедная природа, бедные люди.
Злые, ожесточенные, обиженные на весь мир люди. Это я позже понял — про тамошних людей — когда уехал оттуда.
Времена тогда везде были не сахар, начало девяностых, но Снежинск всегда стоял на порядок ниже во всех отношениях.
Именно в начале девяностых те края и стали обозначаться модным термином «депрессивный регион». А вообще-то депрессия там началась еще в те годы, когда я в школу пошел. Угольные шахты стали закрываться одна за другой, народ пристраивали на открывшиеся заводы и заводики.
Даже в конце нашей улицы заводик консервный открылся. Бабы, раньше целыми днями торчавшие на лавочках у своих дворов и на огородах, теперь с достоинством графинь и баронесс несли свои задницы — утром на заводик, вечером с него.
У моей матери и отчима имелась неплохая по тем временам библиотека. Я читал все без разбора. Лет в двенадцать прочел «Жерминаль» Золя и поразился — это же о Снежинске, хоть и написано сто лет назад и о французах.
Мой двоюродный брат Генка тоже работал на шахте — тогда еще не закрывшейся. Генка был видным парнем, что-то даже французское в его облике неуловимо просматривалось — нос с небольшой горбинкой, острые скулы, вихрастые волосы. Или я его таким под влиянием «Жерминаля» и «Фанфан-Тюльпана» видел. Рослый, жилистый. Тогда еще слова «мачо» не знали — у нас в Снежинске тем более. Но к Генке это определение подходило. Девок Генка менял, как минимум, раз в месяц. И рассказывал в деталях, как он их трахал.
Мы с ним как-то пошли в гости к его приятелю. Приятель и его жена учителями в средней школе работали. Не знаю, что Генку могло с ними связывать.
Пока Генка с приятелем трепались в гостиной, мы с женой приятеля Генки готовили нехитрые закуски на кухне.
Она мне показалась какой-то нездешней. Вообще-то мне в мои шестнадцать лет некоторые другие женщины тоже нездешними казались. Но та выглядела сошедшей с картины начала прошлого — позапрошлого уже теперь — века. Большие голубые глаза с длинными ресницами, светлые слегка вьющиеся волосы, великолепная фигура, тонкие «породистые» руки с длинными гибкими пальцами.
Она выглядела не просто светлой — светящейся. Лучились глаза, отсвечивала белая мраморная кожа лица и рук, излучали свет волосы.
Она много всего знала. О кино, о литературе. Знала даже анекдоты о политиках, которые не знал я.
Потом мы понесли закуски в гостиную.
Приятель Генки оказался нудноватым мужичонкой тусклой внешности. Преподаватель истории мог бы и поинтересней быть. А этот нес какую-то околесицу про табель
