Дневник Кристины - Алексей Владимирович Сабуров
– Зовут все на свидания, представляешь?
– И ты что, пойдешь?
– А почему бы и нет?
– Не боишься?
– Да что их бояться, парни как парни. Точно не хуже наших институтских.
Алиса снова помрачнела, и я позвала ее кататься с горки.
– Почему бы и нет!
Горка в парке была классной, высокой. За три рубля давали ледянку. Неслись друг за другом, хохотали, а от холодного ветра катились слезы. Съехали по пять раз. Забыли про все наши девичьи огорчения. Потом греться в павильончик. Чай с пирожком. Вкусно, как в детстве. Точно мы десятилетки какие-нибудь, а не взрослые девицы.
В общем, когда проводила Алису до дома, она была похожа на себя прежнюю. Ну, почти. Тему, что послезавтра в институт, не трогали. Там ведь будет Рокотов. И как-то надо будет теперь жить по-новому.
31 января
Утром была как на иголках. Переживала за Алиску. Вот как чувствовала, что ей не стоило ездить сегодня на учебу. Но ей самой не сказала: зачем, думала, наводить панику?
Первые пары прошли спокойно. Я села с Алисой за парту в противоположном углу от Рокотова. И она могла почти не замечать его. Но потом начались творческие предметы, и тут уже не отвертеться от взаимодействия. Я вижу, как Алиса все чаще смотрит в его сторону. И, к моему удивлению, ее взгляд не полон ненависти и презрения, он как у жалкой собачонки, вымаливающей кусочек. Он тоже сначала несмело поглядывал на Алису, но к концу урока по актерскому мастерству зыркал все чаще и все плотояднее.
И надо же, на занятиях по хореографии Виолетта Петровна ставит их в пару. Я бросилась наперерез:
– Можно я с Рокотовым?
Виолетта Петровна посмотрела свысока на мой росточек и отрезала:
– Когда подрастешь.
Они все занятие были вместе. Болтали, танцевали, смотрели в глаза, даже смеялись. Как будто ничего и не случилось!
В перерыве подхожу к Алисе:
– Ты что творишь? Не помнишь, что он тебе сделал?
– Кристина, может, все не так, как мне показалось? Не лезь ко мне, пожалуйста, я сама разберусь.
– Сама так сама.
Я обиделась. Переживала за нее, а теперь вот так! Побежала на улицу, немного свежего воздуха глотнуть. С крыльца увидела, как Рокотов завернул за угол института. Ну покурить пошел, наверное, решила я. Минутку постояла на морозе и пошла обратно к классу.
Подхожу и вижу, как Алиса замерла у окна, лицо белое, пальцами вцепилась в подоконник, так что ноготь сломала. Не представляя, что случилось, приближаюсь к ней. Слежу за ее взглядом. Парочка. Рокотов и девушка из клуба. Целуются.
Только я тронула Алису, чтобы ее как-то поддержать, она отбросила мою руку и побежала прочь из класса. Я побежала за ней. Догнала в коридоре.
– Алиса!
– Отстаньте все от меня! – прорычала она.
Схватила пальто и, не одеваясь, быстрыми шагами пошла к выходу. Я бросилась за ней, опасаясь, что она нападет на Рокотова и его пару. Но Алиса спустилась с крыльца и, на ходу напяливая пальто, пошла в противоположную сторону.
Я тоже не осталась на уроке. Вернулась, забрала свою сумку и поплелась к выходу.
Пишу сейчас и думаю: Алиса ведь умная девчонка… Неужели любовь делает нас глупее?
Вернулся Никита, и Маша с сожалением отложила свой эпистолярный сериал. У нее тоже были романы, даже какое-то время чересчур много. Хотелось на всех посмотреть, что ли? Или, наоборот, защититься от драмы, как у Алисы, когда выбираешь всем сердцем кого-то одного, а он оказывается подонком, нюней или женатиком. И ей ведь какое-то время везло.
4
Мария весь понедельник мечтала о том, чтобы продолжить погружаться в историю двух подружек. Сможет ли Кристина разобраться в отношениях со своим отцом? Как Алиса вырвется из водоворота любви, который, кажется, затягивает ее все глубже? Это далеко не так просто, как начинает казаться спустя годы. Ей самой было ох как нелегко.
Маша узнала, что наверняка залетела, в день, когда выпал первый снег. Символично, как в кино. Когда шла в женский кабинет, светило неожиданно яркое октябрьское солнце, а вышла в пасмурную слякоть от поваливших и тут же таявших мокрых хлопьев. Не хватало только мрачной музыки с небес, типа «Лакримозы». Правда, потом стало еще мрачнее.
Борис совместил в себе все отрицательные мужские черты. Оказалось, что он счастливо женат и даже уже успел настрогать двоих; третий ребенок, еще и на стороне, ему был совсем не нужен. Он ныл, как баба, упрашивая Марию не стучать его жене, пожалеть уже рожденных детей. Это было до такой степени противно, что она послала его, лишь бы никогда не видеть такое ничтожество. Они ни разу больше не общались. Он даже не поинтересовался, как она выкарабкалась. Эта скотина, наверное, уже дедушка и даже не представляет, что его дочку не «выскоблили со стенок матки с помощью стальной загогулины», как он сразу посоветовал. Пусть доживет, когда с его внучкой сотворят такое.
Но Маша даже представить не смогла, как можно убить собственного ребенка, пусть даже зачатого от козла. Несмотря на пьянки, отрывы в ночных клубах и недели безделья, в которых, по ее тогдашнему мнению, и состояла свобода, она любила жизнь. Ее будоражила собственная молодость. Открывая глаза, она всегда улыбалась новому дню, который будет только ее, а не чьим-то. И она не могла забрать это чувство у другого человека. Особенно у своей дочери или сына (Маша не знала тогда, кто родится). Даже минуты она не сомневалась, что родит.
Хорошо, что не знала, как это будет неимоверно трудно. Могла бы смалодушничать, и сейчас не было бы Даши. Слезы тут же заполнили уголки глаз от одной мысли, что такое могло случиться.
В тот же вечер она рассказала маме. Та обхватила голову руками и произнесла только: «Догулялась». Интонация была пугающе безразличной, будто продавщица на кассе в «Пятерочке» назвала сумму покупки. Потом они так и жили. Безучастная бабушка демонстративно не слышала ора малютки, не спрашивала, ела ли ее внучка и нуждается ли Маша в ее помощи. Если это было такое наказание, то непонятно, кто оказался наказан в итоге. Их отношения так и остались соседскими. Дашка, конечно, иногда заезжала к бабушке, но семейных застолий и
