Дело с довоенных времен - Алексей Фёдорович Грачев
В толпе людей, быстро идущих по тротуару, послышался чей-то голос:
— Скоро город пустой будет.
Коротков даже вздрогнул. Кто такой? Там война, там гибнут. Он шатнулся было следом за ними, но остановился. Задержать, а за что? За паникерство?
Шаги людей по тротуару звучали все звонче, и он понял, что начинает морозить к ночи. Ну что же, вторая половина октября. Идя следом за черными фигурами горожан, возвращавшихся с заводов, из контор, он привычно прикинул тот маршрут, каким пойдет после ужина по городу. Прежде всего надо зайти к фельдшеру Соломатину. Выяснилось, что он дает липовые больничные листы. Видимо, за взятки. Потом проверит владельцев лодок. Самое время: люди будут дома после работы.
Возле вокзальных путей сновали красноармейцы, грузили на платформы какое-то снаряжение. Он спросил одного бездумно:
— На фронт, ребята?
Красноармеец, бегущий мимо с охапкой поленьев, не отозвался. «Секреты, — подумал Коротков. — Мало ли кто спрашивает? Может быть, враг».
В своей комнате, сняв плащ, бросив его на вешалку, повесив рядом шестиклинку-кепку, он даже ругнул себя: «За такие вопросы мог попасть ты в историю, Коротков. Свели бы к патрулю красноармейцы, к коменданту... Заставили бы ждать, пока проверяли документы. Сам ты учишь людей осторожности, бдительности, а тут...»
Он сходил на кухню, вымылся там. В комнате вытерся вафельным полотенцем, даже застукали зубы от холода. В стекла дуло, и они подрагивали. Надо бы истопить печь, чернеющую в глубине комнаты, но идти в сарайку за дровами не захотелось. Он снова прошел на кухню, теперь с чайником, нагрел его на своем примусе, стоявшем в ряду с соседскими примусами. В комнате достал из стола кусок сала, кусочек сахару, горбушку хлеба — все, что дали по казарменному пайку еще вчера в милицейской столовой. Отрезав сала, положил на язык. Оно вытаяло, как восковая свеча на огне. Стал пить кипяток, прикусывая сахар. А попив, задремал здесь же, за столом, возле остывающего быстро чайника. Сквозь радужные проблески полусна ему стали чудиться лица Аси, Никиты. Вроде был он и сейчас в этом старом бревенчатом доме, напротив клуба, у оврага. На столе шумит самовар, и угли под его стальным животом моргают зазывно. В кипящей воде под крышкой ожерельем яйца, и снует бесшумно по комнате Ася — голые по локоть руки, на локтях ямочки, торопливые и бесшумные движения пальцев; взгляд на него мимолетный — ласкающий, радостный...
Он очнулся, допил холодный уже кипяток. Включил репродуктор — черную хрипящую воронку. Передавали очередное сообщение Совинформбюро. Последняя сводка о боях на Вяземском направлении. Потери немцев — в танках, в самолетах, в пехоте. Потери немцев, которые опять потеснили наши части. Потеснили — это, конечно, было не то слово. Они не потеснили — они прошли уже треть России.
Выключил радио и быстро оделся. В коридоре встретилась Нюся — дочь соседа, деповского слесаря Агафонова, работавшего сейчас под Тихвином в восстановительной бригаде. Невысокого роста, коренастая, быстрая всегда, с восторженными глазами и ахающая даже от пустяков, знающая все события в городе и на железной дороге. Она работала парикмахершей на вокзале. Как-то еще весной в кухне при соседе-старике, бывшем сцепщике вагонов, взяла из рук Короткова расческу и сказала:
— Дайте-ка, я вам по всем правилам уложу.
И, встав на цыпочки, стала расчесывать быстрыми взмахами, умело, привычно, как это делала она каждый день клиентам в парикмахерской на вокзале. И, глядя тогда на ее покрасневшие щеки, на мечтательную дымку в глазах, ощущая на своих щеках трепет ее пальцев, он понял, что девушке он, Коротков, не безразличен.
Он поблагодарил ее, погладил руку. И больше ни разу с тех пор не заговаривал с ней, может, потому, что редко бывал дома вечерами — больше поздно ночью. Услышав ее голос на кухне, старался не выходить, слыша ее шаги на лестнице снизу — уходил в комнату, боясь встречи. Сейчас столкнулся с ней в коридоре, и она, встав поперек дороги, вдруг спросила:
— Что будет, Петр Гаврилович?
Он растерялся и так же растерянно спросил:
— Это что вы, Нюсенька, имеете в виду?
— Будут город оборонять? Или же оставят его без боя? А мы тогда как?
— Все скоро выяснится, — ответил он ей, положив руку на плечо, добавил:
— Не тревожьтесь. Сейчас я видел одного фронтовика. Он был под Калинином. Говорит, идут большие резервы в Москву из Сибири. Вот тогда бойцы остановят немцев. И не только остановят, но и погонят назад в Германию.
Она улыбнулась и, низко опустив голову, шагнула в кухню. Наверное, то, что сказал ей Коротков, и сама знала. Ведь окна парикмахерской на вокзале, где работала, выходят на пути. Не могла она не заметить те эшелоны, которые шли сейчас один за другим из глубины России по направлению к Москве.
Глава вторая
1.
Дело это Буренкову было хорошо известно. Он выдавал путейским рабочим, больше пожилым женщинам, лопаты, кирки, метлы, керосин для ламп, фитили, накладки, болты. Когда народ расходился, начинал связывать разметанные метлы, чинить поломанные лопаты. Занимаясь делом, слушал стук колес проходящих составов. Иногда выходил на рельсы глянуть на этот железный поток, льющийся мимо с грохотом и водопадным гулом. Составы шли от Москвы, от Ленинграда — с ранеными, беженцами, к Москве и Ленинграду — с войском. Из теплушек глядели бойцы, с платформ торчали дула орудий, угадывались силуэты танков, укрытых брезентом.
Днем он обедал в движенческой столовой. В конце дня принимал инструмент от рабочих и перед закрытием кладовки прикидывал, с чего надо будет начинать завтрашний день.
В темноте уже шел домой булыжной мостовой — мимо пожарной каланчи, по скверу, возле городской больницы. Потом плыл на «Контролере» и на другой стороне Волги жвакал хромовыми сапогами липкую осеннюю грязь. К дому подходил, держась погнутых заборов, потому как всю середину улицы размяли гусеницы танкеток.
Дом, в котором он теперь жил, навис над улицей огромной и уродливой крышей. Был дом гулок от стука шагов, подобно пустому бочонку, пропах отхожим местом и дымом угля. Через узкий коридор Буренков выходил в кухню,
