И посыпались с неба звезды - Анатолий Михайлович Гончар
— Значит, тот якобы застреленный тобой американец жив… — в голосе звучала только усталость. Ни ненависти, ни негодования. — Теперь ясно, почему так неожиданно поломался второй джип. Да, понимаю… именно на нем вывезли раненого пиндоса.
— Ты проницателен, — обрадовал собеседника Идигер, — но поздно, теперь совсем поздно. Думать следовало вчера, утром, час назад, раньше. Я предлагал отдать ракеты мне, по-хорошему предлагал. Я не желал тебе, лично тебе зла, не желал.
— Идигер, ты разве не понимаешь: ПЗРК — это большая беда. Погибнут люди, много людей! — подполковник Черныш закашлялся и харкнул красным сгустком.
— Что мне до этих людей — русских, американцев? — пожал плечами Идигер.
В груди Анатолия Анатольевича забулькало, кровь почти непрерывной струйкой потекла из уголка рта. Собравшись с силами, он выдохнул:
— Ты сволочной предатель и вор!
— Нет, шалишь, брат! — Идигер рассмеялся. — Кого я предал, брат? Чужаков, продавших мою Родину пиндосам? Хорошо, не продавших — сдавших. Но ведь сдавших же?! Нет? Разве не так? Молчишь?! Помнишь Каддафи? Помнишь?! Разве можно предать предавших? А вор… когда туарег берет что-то чужое — это позор, когда забирает силой — доблесть. Тебе ли этого не знать? Вы кинули мою страну на стол врага, как разменную монету. Но вы даже выгоды от этого не поимели. Вы, как шакалы, ждали куска гнилого мяса от западного господина. Что, дождались? Вас бьют и гонят отовсюду. Скоро в Сирии начнут валить ваши самолеты. Вы вместе со своей страной провалитесь в ваш ад. Туда вам и дорога! А ты… Я не стану тебя добивать, ни из милосердия, ни из злобы. Твоя жизнь в руках и воле Аллаха! — Идигер Баханги знал, этот русский не попросит пощады, но, как и сказал, не стал торопить краткое время уходящей жизни. Русский умрет сам. От потери крови, от жары, от жажды, от тысячи других причин. А ему — Идигеру — надо уходить, забрать ракеты и уходить. Песок не стоит на месте, солнце не будет ждать. С вершины бархана запустили ракету, ее должны увидеть оставшиеся с грузовиками водители. Скоро они будут здесь. А пока Идигер Баханги — аменокаль туарегского племени — спешил перегрузить ракеты в уцелевшую машину террористов и выгнать ее за ворота. Идигер не хотел находиться здесь дольше необходимого.
«Пусть каждый умирает в одиночку…» — подумал он, стараясь больше не встречаться взглядом с испускающим дух русским.
За спиной осыпался песок, но старший сержант Котов и не подумал обернуться — зачем, если спину прикрывали друзья туареги? Грохнуло и почти одновременно обожгло болью взорвавшееся сердце, одежда окрасилась кровью, пальцы левой руки сжались, хватаясь за вдруг ставший жгуче-холодным песок. Еще два выстрела, следом прозвучавших, Котов за сковавшей тело болью не расслышал. Сержант Ерохин умер мгновенно — автоматная пуля раскроила ему череп. Рядовой Бурмистров, получив пулю в спину, все понял. Мелькнула мысль: убить врага, отомстить, развернуться, направить ствол винтовки в лицо тварей, так подло предавших его и товарищей. Но как же тяжело оказалось привычное оружие, как медленно и неподвластно духу тело. Геннадий с трудом, казалось бы, целую вечность, поворачивал свой отяжелевший корпус, едва удерживая винтовку, потянул спуск: грохнуло — выстрел оказался точен — бровь, переносица и кожа на щеке под глазом окрасилось красным, а на месте вражеского зрачка появилась темная точка. Чтобы сделать второй выстрел по второму врагу, сил недостало, Геннадий, не выпуская из рук оружия, упал на жадно пожирающий людскую кровь песок. Больше он ничего не слышал и не чувствовал.
Полковник Томпсон
Поняв, что его бросили, Томпсон плакал от боли и бессилия. Он был в отчаянии — прибор спутниковой связи оказался разбит случайной пулей, и помощи ждать не приходилось — никто не знал, что он, в попытке исправить допущенную ошибку, покинул Гадамес и отправился в эту пустыню.
Полковник с трудом доковылял до неподвижно замершего джипа, и тут силы покинули его. Опустившись на колени, он заполз в тень автомобиля и, упав на спину, принялся ждать прихода неминуемой смерти. Впрочем, в глубине души, на самых ее задворках, Томпсон не распрощался с жизнью, но максимум его мечтаний простирался от «не заметят, уйдут» до «сдаться на милость победителя», то есть русских. Звук шагов заставил его напрячься, в попытке защититься он потянулся к оружию, но того не оказалось на месте. Он даже не помнил, когда выронил из рук свой пистолет. Шаги приближались. «Русские, это русские, скажу, кто я, они не тронут, они не тронут, живой я важнее, ценнее мертвого…» — хаотично замелькали мысли, но тут он увидел идущего и буквально обомлел от тяжкой, прямо-таки свинцовой волны безумного страха. Приближающийся человек не мог быть русским, в этом Томпсон был совершенно уверен. Надежды на спасение таяли. Следовало что-то срочно предпринять, что-то придумать. Еще никогда мозг полковника не работал с такой невероятной быстротой и ясностью. Но когда над головой возникла чужая тень, Томпсону нашлось что сказать. Боясь выдать свои действия другим окружающим, полковник поднял вверх правую руку, сложил три пальца в щепоть и выразительно потер большим пальцем два других. Его жест поняли — подошедший туарег склонился, и по тому, как алчно заблестели его глаза, полковник понял — рыбка клюнула. И тогда он быстро-быстро начал излагать вслух только что сформированные мысли-фразы. Туарег слушал молча. Когда же Томпсон замолчал, тот направил в его сторону пистолет и… Полковник невольно зажмурился. Раздался выстрел. Пуля прошла совсем рядом. Ударившие в лицо песчинки означали только одно — сделанное предложение принято. Теперь оставалось ждать и надеяться на чью-либо помощь.
— Тебя заберет мой человек, — одними губами сообщил туарег и выпрямился, чтобы покинуть раненого, но прежде чем уйти, он оттянул платок и смачно плюнул на грудь полковника и лишь после развернулся и пошел прочь.
«Ах ты, тварь! — мысленно зашипел оскорбленный Томпсон. — Да как ты, дикарь немытый, посмел?! Как? Я тебе припомню, я тебе еще дам понять, кто я такой и можно ли сметь… Нанести такое оскорбление! И кому? Мне! Ты, тварь, умоешься кровью, умоешься!» — в бешенстве полковник даже забыл о разливающейся по ноге боли. Все его недавние страхи улетучились, он жаждал действий, жаждал реванша и мщения, но, увы, сейчас ему оставалось только лежать, изображая из себя мертвого, и ждать, когда русские покинут это столь неудачное для него место.
Кажется, он даже уснул или провалился в беспамятство?! Во всяком случае, из полузабытья
