Жизнь и подвиги Родиона Аникеева - Август Ефимович Явич
Глава седьмая
Как Родион Аникеев проспал атаку, за что и был отправлен в тыл на испытание умственных способностей
Шестидесятиверстный переход по размытой весенними дождями дороге измотал людей. Даже Филимон Барулин тащился как заведенный, с трудом выдирая ноги из глины, норовившей снять с него сапоги.
В сыром вечернем сумраке хлюпала грязь, звякали солдатские котелки, плакал кулик на болоте, и только людского голоса не слышно было; вконец измученные солдаты спали на ходу.
Иногда с треском взвивалась ракета, освещая темный, обложенный тучами небосвод, по которому рыскали длинные лучи прожекторов, светясь и серебрясь туманной пылью.
Родион, на миг пробуждался, и ему чудилось тогда, будто сквозь ночь и непогоду идет заколдованный спящий батальон.
Поздно ночью достигли передовых позиций. Люди были так изнурены, что отказались от горячей пищи и завалились спать.
Родиона поразила тишина, она никак не вязалась с его представлением о фронте. Он запомнил глухое кряхтенье и вздохи весенней земли, трепет звезд в прояснившемся небе, скользящие лучи прожекторов, которые бегло ощупывали что-то далеко на горизонте.
Он прислонился к покатой стене землянки и мигом заснул, услышав напоследок голос Филимона: «Ох-хо-хо, до того, брат, всем телом обалдел, зевнуть сил нету».
Родион увидел себя на своем чердаке среди притихших перед грозой голубей. По железной крыше стучал тугой и звонкий дождь, все усиливаясь и усиливаясь, пока не разразился ливнем. И как это бывает в сновидении, Родиону подумалось — не снится ли — это ему? Издалека наплывали гулкие и частые громовые раскаты, все приближаясь, и вдруг над головой раскололся гром чудовищной силы, раскололся на множество резких ударов, так что Родион испуганно проснулся.
Во мраке было тепло и тесно, где-то шуршал дождь и с затихающим рокотом удалялся гром, как отъезжающая колесница. Родион свернулся удобнее и снова заснул. И вновь снилась ему весенняя гроза, и грохот грома, и блеск молний, и буйный шум пенящихся потоков, которые, низвергаясь куда-то в пропасть, увлекли за собой и Родиона. Он вздрогнул и проснулся весь в испарине.
Сперва он никак не мог понять, где он и что с ним. Он пополз было к выходу, туда, откуда доносились глухие раскаты грома, переходившие в урчание. Но там никакого выхода не оказалось. А воздух был тяжелый, спертый, жаркий, и Родион стал задыхаться. Он припал лицом к земле, но и она как будто источала зной и пот.
«Почему я один? Где остальные?» — спрашивал он себя в замешательстве.
Внезапно до его сознания дошло, что выход завалило землей и он заживо погребен. Им овладел страх. Теряя сознание, он подумал о родных, о матери, об Анне и заплакал.
Очнулся он на носилках. Над ним покачивалось глубокое, точно промытое грозой полуденное небо в курчавых, тонких перистых облаках, пахло холодком свежей мяты. Ему приятно было плыть в опрокинутой небесной синеве и ни о чем не думать. Вдруг вспомнил все, что с ним произошло. Он сделал неловкое движение и скатился с носилок на мокрую траву. С недоумением смотрел он на склонившихся над ним санитаров. Их было двое.
— Не мечись, земляк! — сказал ему один из них озабоченно. — Видать, здорово тебя контузило.
— Кого контузило? — переспросил Родион и сел. — Меня? Что вы? Я спал, я просто спал, верно, верно… шестьдесят верст отмахали… ну и заснул как камень.
Санитар поглядел на своего товарища и подмигнул ему.
— Всякое бывает, — сказал другой санитар с сочувствием. — Иной с контузии родную мать как звать не помнит.
— Да что вы заладили: контузия, контузия! — осердился Родион, точно его разыгрывали.
— А ты ложись-ка лучше, браток, мы тебя и отнесем, — сказал тот же сочувствующий санитар.
— Давай, давай ложись! Будет тебе трезвонить. Проспал атаку… курям на смех, — сказал первый санитар нетерпеливо и отстегнул ремень. — Снарядом жахнуло, землянку ровно кашей залепило, а ты говоришь — спал. Сущий бред. И не буйствуй смотри! А то мы накоротке — живо тебя угомоним…
И тут Аникеев сделал самое неразумное: вскочил и кинулся бежать. Его мигом настигли, повалили и скрутили по рукам и ногам. Он попробовал было сопротивляться, его побили. Тогда он притих и отвернулся, чтобы не видеть своих мучителей.
— Глупый ты! — сказал сочувствующий санитар. — Схлопотал себе по морде и остался при пиковом интересу. Сказано тебе — контужен, — стало быть, контужен. Со стороны, браток, видней. Опять же по чистой выйдешь, домой вертаешься. И какого тебе рожна воевать! — озлился он внезапно. — На губах молоко не обсохло, а туда же… мозгляк!
В брезентовой палатке с большущим красным крестом неумолчно вопили раненые. Время от времени оттуда выносили ржавое от крови ведро, полное кровавых нечистот, которые привлекали окрестных собак. Худые, лохматые, взъерошенные псы с запавшими облезлыми боками, злобно скалясь и сверкая по-волчьи глазами, с рычанием и визгом затевали здесь пиршества и драки. Их разгоняли, безжалостно увеча. Они визжали, скулили, выли, разбегались, чтобы вскорости вернуться, одичав от голода и запаха крови.
У Родиона затекло все тело. Он попросил санитара развязать его, обещая полное послушание, но санитар не согласился, не доверяя его покорному виду.
Пеговатый фельдшер с коричневыми от йода руками, выйдя из палатки покурить, заинтересовался связанным солдатом.
— Его землей засыпало, Федосей Архипыч! — доложил санитар. — Очухался и давай шуметь: проспал атаку и всякое такое протчее. Натурально чепуха. Пришлось связать его. Известно, с контузии мало ли что померещится.
Фельдшер молча наклонился над серым от изнеможения солдатом. Пораженный его необычайной молодостью и осмысленным взором, он велел его развязать.
— Что это с тобой, братец, приключилось? — спросил он участливо.
Родион помолчал, с наслаждением почесывая ноги, зудевшие особенно в тех местах, где слишком туго были стянуты ремнем.
— Не могу знать, — ответил он наконец, опасаясь говорить правду, вызывавшую у людей недоверие и насмешку. — Я и сам не пойму, — продолжал он задумчиво, как бы разговаривая с собой. — Пришли на передовую ночью… Шестьдесят верст — по весенней распутице… Все были чуть живые. И заснули… и я со всеми…
— Но все проснулись, а ты проспал атаку? — сказал фельдшер, нечаянно сунул в рот папиросу горящим концом, обжегся, сплюнул и помрачнел. — Какой части?
Родион ответил.
— Мобилизованный?
— Доброволец.
— Ах
