Живое свидетельство - Ислер Алан
Наша группа поддержки была до обидного мала. Кроме меня присутствовали Клер и ее кузина Бетт, которую я видел однажды: у нее был успешный ресторан в Авиньоне, «Ла Гренуй Фарси», а из, скажем так, «допущенных в Сан-Бонне-дю-Гар» — Тимоти, охочий до всяких церемоний, и Бэзил Мадж, бывший жокей, который чуть было не стал сэром Бэзилом Маджем, но расположенное к нему правительство пало в тот самый день, когда он объявил, что уходит на покой. Мне стало немножко жаль Сирила. Неужели Клер смогла собрать лишь такую группку, даже не coterie[231], засвидетельствовать, как ее мужа избирают?
Действо началось. Церемониймейстер с черной булавой и герольдмейстер ордена Подвязки шли во главе процессии в палату, являвшую собой китчевое викторианское представление об архитектурной роскоши древних времен, где собралось множество лордов. За ними следовал Сирил, Сирил в инвалидной коляске, которую слаженно катили вперед два поручителя. Я вопросительно посмотрел на Клер. Она кивнула, покачала головой: да, мол, она предупреждала меня, что ожидать. Только она не предупреждала.
Мы сзади наблюдали, как они приближаются к месту лорда-канцлера, все трое были в парламентских мантиях и диких парламентских головных уборах. Сирил должен был опуститься на колени перед лордом-канцлером и представить ему королевское предписание. Поскольку он был в инвалидной коляске, его от этой обязанности освободили, и лорд-канцлер сам встал со своего трона и забрал предписание. Герольдмейстер, еще бодрый мужчина, подскочил и протянул лорду-канцлеру жалованную грамоту Сирила. Чтец огласил содержание этих документов, и Сирил, скорее, «торжественно подтвердил», нежели дал клятву, принося присягу верности, а затем подписал свиток. Его не отправили на скамью, соответствующую его новому титулу, избавили от необходимости вставать с нее три раза, снимая всякий раз шляпу и кланяясь лорду-канцлеру. Лорд-канцлер сам снова встал с трона и пожал руку Сирилу. Какие приветственные слова он говорил, мы не расслышали. По палате пронесся ропот одобрения.
Затем процессия двинулась в обратном направлении, к выходу. И только тут я как следует разглядел Сирила. Голова его постоянно клонилась влево. Тремор был очень заметен. Выглядел он старее Мафусаила и куда слабее. Ухудшение было резким. Вся моя неприязнь к нему испарилась. Как это жестоко, думал я, пожаловать пожизненный титул человеку, чья жизнь практически закончилась, человеку уже на краю могилы.
Но нам был подарен еще один знаменательный момент — мы увидели знакомого Сирила перед тем, как он исчез из нашего поля зрения. Он чихнул, и от крыла носа к углу рта потянулась желто-зеленая сопля. Он поднял руку и рукавом парадного одеяния утер нос. Затем посмотрел на нас, оскалился в усмешке, и его новая верхняя челюсть выпала — на нижнюю губу. Дрожащий большой палец, который он вскинул вверх в знак победы, теперь потянулся ко рту. И Сирил исчез из виду.
Не стоило огорчаться, что нас собралось так мало на торжественную церемонию в палате лордов. Клер всех нас поблагодарила и извинилась: ей придется немедленно нас покинуть, она должна вместе с Сирилом ехать в Королевскую академию, где устраивали в его честь роскошный банкет, на котором ожидались принц Уэльский и премьер-министр. Думаю, и так понятно, что ни я, ни другие свидетели церемонии в палате лордов приглашены не были.
С другой стороны… Сегодня утром курьер доставил из Дибблетуайта тщательно упакованную посылку от лорда Энтуисла, к которой прилагалась записочка от леди Энтуисл. «Сирил подумал, ты захочешь это иметь. С любовью, Клер». «Это» оказалось великолепным карандашным рисунком — Саския, обнаженная, но обнаженная молодая Саския, Саския-красавица, какой она была много-много лет назад, когда я впервые увидел ее на лондонской вечеринке. Это был восхитительный набросок, сделанный в манере Энгра и в подражание ему, Саския в позе раздетой «Мадам д’Оссонвиль», но с выражением лица, лукаво намекавшим на чувственное наслаждение. Сирил подписал его. Я посмотрел на обратную сторону. Там он написал: «Мисс Саския Тарнопол, Челси, 1968, С. F.». Последние две буквы — сокращение от Cyrrilus fecit[232], была такая шутка для своих — он их ставил, если переспал с моделью.
Сирил, конечно же, был прав. Я действительно «хотел это». Больше, чем хотел: я был ошеломлен тем, что теперь это принадлежит мне. Это порождало тысячи фантазий, потому что, обладая ее изображением в молодости, я чувствовал, что обладал ей и тогда, когда, как сказал поэт, «на коже нежной горит румянец юности мятежной»[233]. У меня буквально слезы подступили к глазам. Но Сирил — хитрый гад, сделал доброе дело, намереваясь меня наказать. Как он умудрился затащить ее в постель в то время, когда она была безумно влюблена в Теренса Аддо, студента из Ганы, «чернокожего Адониса»? Как получилось, что она даже не намекнула, что знала Сирила раньше, когда я впервые упомянул его имя в клубе «Реформ» — когда они с разводившимся Стэном приехали в Лондон отдохнуть от жизненных сложностей, или когда много лет спустя, в Коннектикуте, мы стояли вместе перед портретом Полли Копс? И когда именно Сирил понял, что Саския для меня что-то значит? Явно же его щедрый подарок как минимум должен был продемонстрировать, что он трахал ее раньше, чем я. Но трахал ли? Или это была очередная игра с историей? Может, он просто пририсовал по фотографии ее лицо к телу одной из дибблетуайтских моделей? А запись на обороте — это всего лишь издевка?
Элементарная вежливость требовала, чтобы я связался с Сирилом. Может, оно было и к лучшему. Вдруг, пока я буду благодарить, мне удастся выудить из него ответы на пару вопросов? На это я рассчитывал. Я решил со звонком вежливости подождать до выходных. Рассчитывал к тому времени выработать тактику. Какой глупостью все это кажется сейчас! Что за гордыня — предположить, что я смогу сразиться в игре с настоящим мастером, в игре, которую он сам выбрал и по его правилам, менявшимся по ходу!
В данном случае я опоздал. Эту игру Сирил уже выиграл. К телефону в Дибблетуайте подошла Эгги, приходящая помощница Клер. Голос у нее дрожал, но она была воодушевлена тем, что честь сообщить печальные новости выпала ей. Его светлости стало плохо, по-настоящему плохо утром, по дороге в туалет. Упал, и всё. Когда она, Эгги, пришла, ровно в восемь, ее светлость сидела в «скорой помощи», лорд Энтуисл лежал на носилках и машина как раз собиралась тронуться. Водитель сказал, что они направляются в Королевскую больницу в Лидсе.
— Хороший был старикан, его-то светлость. Смеху с ним столько! — Эгги хихикнула сквозь всхлипы. — Говорил, хочет разрисовать мое срамное. «Как так? — подыграла я ему. — Вы ж никогда не хотели, чтоб я голая позировала. Ох, вы старый греховодник!» А он мне: «Не позировать, Эгги. Только разрисовать. В какой цвет захочешь — красный, желтый, синий». Вот шутник был, хоть по телеку показывай. Вот он какой был, да?
Я попросил Эгги оставить записку, что я звонил, новости узнал и позвоню снова вечером. Затем я позвонил в Королевскую больницу, но там ничего толком не сообщили. Лорда Энтуисла положили, он сейчас отдыхает, посетителей к нему не пускают (за исключением леди Энтуисл, которая при нем), беспокоить его нельзя.
До Клер я дозвонился только в одиннадцать вечера. Голос у нее был усталый, но спокойный. У Сирила случился обширный инсульт, днем он впал в кому. Оснований для надежды никаких, да и надежд у нее нет. Время чудес давно прошло. Он прожил хорошую жизнь, да и долгую. Жаловаться не на что.
— Только… — и тут ее голос на секунду дрогнул, — только я буду так по нему скучать.
Я что-то промычал — как бывает, когда на язык просятся одни банальности и ты ругаешь себя за то, какой ты черствый и неискренний. Я предложил приехать к ней в Дибблетуайт, подменить ее у постели Сирила в больнице, готов был помочь чем угодно. И, к стыду своему, испытал облегчение, когда она сказала, чтобы я оставался в Лондоне.
