Живое свидетельство - Ислер Алан
История тем временем продолжала занимать публику, хоть интерес и стихал. В «Таймс» Тандерер громогласно осуждал бездушных рецензентов, которые употребляют свою власть во зло, и привел небольшой исторический экскурс начиная с поэта Публия Стертиния, который бросился с Тарпейской скалы, когда Децидий Сакса позволил себе насмехаться над его стихами, затем перешел к Чаттертону[221], «чудесному юноше», «Адонису» и к «Английским бардам и шотландским обозревателям»[222], после чего резко перескочил к вопросу: «А что же насчет Стэна Копса? Рецензент обязан честно высказаться о книге, которую рецензирует. Но он не имеет права подвергать автора вивисекции. Ad librum sed non ad hominem[223]». Тандерер был не слишком силен в латыни.
Майрон, судя по голосу, искренне переживал. Он только что вернулся из часовни в Ривербэнке, где одновременно, на разных этажах, проходили поминальные службы по мужу и жене.
— Как будто переключаешься с одного телеканала на другой, лапонька. Полный кошмар, просто как пьеса Ортона[224]. Скорбящие бегали с третьего этажа на четвертый и обратно. Я сейчас не в форме, едва успевал дыхание перевести. Бедняга Джером, вот кого мне жалко. Ты же знаешь про Джерома и Саскию? Он не знал, о ком рыдать, то ли о брате на четвертом, то ли о любовнице на третьем. Речи говорил и там, и там. — Майрон ненадолго умолк. — Я говорил на четвертом. Как коллега и самый старый друг, да, дорогуша, ты не ослышался, «самый старый»: что ж, этот говнюк помер, как иначе? De mortuis[225] и все такое. Похороны его, ясно тебе? Ты уж меня строго не суди, я счел, что следует сказать несколько слов.
Джейк не появился. Ходят слухи, он не в силах вынести позора. Вот и прячется. Его родной папочка убийца и самоубийца! Как такое проканает в его рафинированной юридической конторе? К тому же Джейк так и не простил отца за то, что он бросил Хоуп, и винил Саскию за то, что та развалила семью. Кстати, о Хоуп: она тоже была, на четвертом. Может, я ошибаюсь, но она показалась мне чуточку слишком радостной — для такого-то события. Да, помнишь Филлис Рот, сестру Хоуп? Она тоже отметилась, в обоих залах. Боже ты мой, она разжирела как свинья, даже Хоуп такой толстой никогда не была, просто необъятная тетка, стриженая как лесбуха, и седые усики пробиваются. Ты ведь знал, что она трахалась с обоими, и со Стэном, и с Саскией, да? Робин, должен тебе сказать, это утречко меня достало. Может, потому что это Ривербэнк. Ну, вот это все: прохлада, приглушенный свет, тихие голоса, темная одежда, красные глаза, бледные лица, везде скорбящие, гробы, ермолки, нанятые раввины, изрекающие жуткие банальности, а затем с облегчением переходящие на молитвы на иврите, которых никто не понимает. Может, это мне напомнило, что и я смертен. Я этого ублюдка никогда не любил, ты же знаешь. Но никогда не пожелал бы ему такого… Нет, только не так. — Майрон всхлипнул, сглотнул и закашлялся.
Ирония судьбы: вследствие смерти Стэна и его скандальной известности продажи книги «Сирил Энтуисл. Жизнь в цвете» выросли настолько, что в Америке готовят новый тираж, 200 тысяч экземпляров. Здесь, сообщил мне Тимоти, продажи тоже поднялись, возможно, будет второй тираж.
* * *На следующий год, незадолго до стремительно надвигавшейся годовщины рождения Христа, премьер-министр занес в протокол парламентских заседаний имена двадцати трех новых рыцарей и четырех пожизненных пэров. Несмотря на уверения партийного большинства в обратном, многие полагали, что по меньшей мере шестнадцать новых рыцарей и, возможно, трое из новых пэров — а присвоение им титулов было уже, считай, делом решенным — удостоились такой чести, возможно, не столько за вклад в развитие страны, сколько за вклад в казну правящей партии. Plus ça change[226], а? Четвертый новоиспеченный барон, человек, ни гроша не давший ни одной политической партии, единственный из всех, кто действительно обогатил британский народ, не только обычного, но и необычного человека (а также, как нынче требуется говорить, обычную и необычную женщину), был Сирил; он уже не тот радикал, который десятилетия назад дважды отказывался от рыцарского звания, а почтенный гражданин, знающий, чего стоит. Лорд Энтуисл из Дибблетуайта, черт подери!
Повсюду на этом царственном острове[227] Сирил был известен как «личность», человек, чьи противоречивые высказывания медиамагнаты если и не уважали, но во всяком случае жаждали публиковать. Он сам был человек обычный, о чем свидетельствовал его (нарочитый) выговор, и самое прекрасное — он был отмечен печатью гения, и его сияние озаряло наши тусклые жизни. Правящая партия выбрала его не столько из почтения к его безусловным талантам, сколько прислушиваясь к мнению народа, полюбившего его телевыступления. Он стал неуязвимой фигурой, как Вера Линн[228] или Уилфред Пиклз[229], современником которых он был.
Клер написала мне, пригласила в палату лордов, где должно было происходить «присвоение звания». (Она, разумеется, имела в виду «представление». Но разве можно ожидать от француженки, что она будет разбираться в таких тонкостях.) Ему будет приятно, если я там буду, сказала она. Мне же прекрасно известно, что я ему как сын.
После смерти Саскии я избегал Сирила, винил его в своей утрате. Но даже я понимал: если Сирил и был виноват в том, что, во-первых, обратился к Стэну, а в-последних, что довел его до белого каления, не меньше виноват был и я, тот самый Макиавелли, из зловредности решивший свести их вместе. И все равно я его винил. Похоже, имел место непреодолимый разрыв между справедливостью и чувствами, между признанием моей ответственности за трагическую гибель Саскии и оправданием Сирила. К тому же причины любого события, будь возможность отследить их истоки, в конце концов привели бы в Эдем, а если не в Эдем, то к тому первичному бульону, в котором, как сейчас некоторые считают, зародилась жизнь на Земле.
Нужно, конечно, принять во внимание и цепи причин, руководивших Стэном, Саскией, Сирилом и мной. То, что сошлись воедино четыре эти линии, дает folie à quatre[230], что освобождает от ответственности всех, поскольку один, двое или трое из четверых не могут взять вину лишь на себя. Но это все — уход от очевидного. А очевидно то, что Сирил преднамеренно вывел Стэна из себя, вследствие чего Стэн — умышленно или нет — убил Саскию, свою жену.
С другой стороны, Клер мне в общем-то нравилась, а ей, думаю, нравился я. Она считала своим долгом не только потакать желаниям Сирила и следить за его здоровьем, при том, что эти две обязанности иногда были взаимоисключающими, но и удерживать его, если удавалось, от особенно грубых выходок. В отличие от мужа она не страдала мракобесием и с гордостью рассказывала о далеком предке-сефарде, ученике Спинозы и последователе Монтеня. Но она была околдована талантом Сирила и яростно оберегала его личное пространство и покой. Она очень расстраивалась тем, как его пожирает болезнь, которую она распознала и от которой он дерзко и глупо отмахивался.
За его плечами были восемьдесят с лишним лет. Эта бывшая сиделка, намного моложе мужа, была готова к тому, что сотворит с ним старость. Но в нем была энергия, не соответствовавшая возрасту, мужская мощь, от которой плавились ее чресла. Теперь он уже не мог скрыть дрожь в пальцах, гладивших ее грудь, не мог без ее помощи выйти из «роллс-ройса». Клер хотела только, чтобы Сирил был счастлив, и она предполагала, что мое присутствие на его представлении пэрам этому поспособствует. Ну что ж. Ради нее я туда и отправился.
