Романеска - Бенаквиста Тонино
Внезапно, с быстротой грабителя, перед ним возник какой-то человек и, ухватив его за лацканы, повалил на землю, приказав молчать, если ему дорога жизнь.
Когда-то этот самый человек был совершенно мирным существом, неспособным на насилие. Он даже предпочел звероловство собственно охоте, чтобы вопрос жизни и смерти добытых им животных оставался в ведении судьбы, а не зависел от его действий.
И тем не менее сейчас этот человек был готов проломить Чарльзу Найту голову, если тот будет упорствовать в своем нежелании открыть, откуда он взял сюжет для своей пьесы.
Напуганный этой грубой выходкой, гораздо более прозаичной, чем те, что по его воле выкидывали персонажи его пьес, он решил, что имеет дело с уличным воришкой, каких в Лондоне полным-полно. Но когда он узнал одержимого из театра «Перл», его испуг сменился ужасом: тут двумя шиллингами не отделаешься.
Он признался, что выдал «Супругов поневоле» за чистый вымысел — элегию на основе собственных размышлений о двух поломанных судьбах. На самом же деле он всего лишь перенес на сцену удивительную историю, которую рассказал ему по возвращении из плавания брат, Льюис Найт, служащий Британской Ост-Индской компании.
Будучи в Китае, в торговом представительстве компании в городе Гуанчжоу, где они должны были загрузить судно чаем, его брат побывал в гостях у плантатора, чьи земли, площадью равные Англии, сплошь были отведены под выращивание «зеленого золота». На манер Цицерона с другого края земли этот торговец приглашал клиентов посетить его владения, чтобы слава о нем достигла других континентов. Льюис Найт принял его приглашение из сугубо личных соображений: правление компании поручило ему собрать как можно больше информации по культуре чая, с тем чтобы в дальнейшем его можно было выращивать на английской почве, ибо все предпринятые за последние двадцать лет попытки добиться этого оканчивались неудачей. Он задал принимавшему его хозяину тысячу вопросов, чтобы тот поделился своими секретами, справлялся о сортах чая, которые смогли бы прижиться в Европе, присутствовал при сборе чайного листа, даже сам участвовал в работах, к большому удивлению крестьян, которым польстило, что кто-то так ценит их мастерство. Он делил с батраками их трапезу, ел вместе с ними рис, слушая истории, которыми те делились вечерами после трудового дня. Был среди них и рассказ одной женщины, француженки, неизвестно как попавшей в те края, обладавшей удивительной силой убеждения. Она поведала о некоторых, очень личных эпизодах своей жизни, о своей встрече с мужчиной, самым любезным, самым обходительным на свете, о том, сколько счастья пережили они вместе и сколько выпало на их долю напастей.
Но когда она заговорила о небесных видениях и о своем воскресении, начался совсем другой рассказ. Это была чистая фантасмагория, одна из тех аллегорий, что зажигают в сердцах людей жажду возвышенного. Своими словами она побуждала простых смертных жить настоящим, не ждать будущего, как бы ни было тяжело их бремя.
В этом, по мнению драматурга, заключалась самая назидательная часть истории, как будто эта женщина познала божественное еще при жизни, рядом с любимым мужчиной, не имея ничего, кроме дерева, реки, огня в очаге. «О, как не хватало мне этих ее слов!» — признался драматург, пытавшийся воссоздать ее рассказы в надежде покорить сердца зрителей театра «Перл» точно так же, как эта француженка покорила сердца сборщиков чая. Но, несмотря на все старания его брата Льюиса, усердно напрягавшего свою память, разве мог он передать все эти ощущения, дать прочувствовать все их нюансы — от печали до надежды, передать этот восторг, не испытав их сам, а главное — сообщить зрителю эту радость, непредсказуемую, щемящую, ибо, несмотря на все ужасы, которые ей пришлось пережить, эта женщина умудрялась рассказывать о них со смехом, часто смеясь над самой собой, проявляя легкомыслие, на которое способны только те, кто лично оплатил свое право на это.
И теперь Чарльз Найт плакал перед этим незнакомцем, который оставил все свои угрозы. Эта тень напомнила ему, что, несмотря на успех «Супругов поневоле», он не справился со своей задачей. Слушая легенду о женщине с отрубленной головой, привезенную братом-мореплавателем, он мечтал о пьесе совершенно иного масштаба, о великом произведении, которое должно было вписать его имя огненными буквами в историю драматургии. Он же выдал какой-то жалкий набросок, о котором в будущем сезоне никто не вспомнит.
Незнакомец, успевший тем временем выйти из тени, предложил ему заключить удивительный, неслыханный доселе договор.
«Верите вы или нет тому, кто я и откуда, это не имеет значения. Знайте, что я тысячу раз предпочел бы более спокойную, однообразную жизнь рядом с той, кто была и остается моей супругой». Жизнь ничем не примечательную, из которой нельзя было бы взять ничего для театра и которая с самого начала вызывала бы у зрителей смертную тоску. Увы, все получилось иначе, но сегодня он может подсказать Чарльзу Найту совершенно новую версию его «Супругов поневоле».
Разве можно мечтать о лучшей музе, чем персонаж твоего же произведения, готовый нашептывать на ухо автору все, что запечатлелось у него в памяти, следить за точностью его слов? Герой истории будет стоять у него за плечом, доброжелательно глядя на выходящие из-под его пера строчки. Мысленно вновь переживая свою любовь к женщине, он будет описывать ее, не заботясь о драматургических приемах, вкладывая в свой рассказ всю силу правды, всю боль пережитого.
Чарльз Найт представил себе, чем может обернуться это странное сотрудничество. Писать под диктовку, чтобы тебя потом еще и правили, как школьника? Забыть, что ты «чудотворец», подчиниться требованиям твоего же персонажа? Залезть в дебри его психики и заблудиться там? Попрать здравый смысл, пожертвовать правдоподобием, то есть пойти против всех правил классической драматургии?
«Да, тысячу раз да! — радостно вскричал он. Найдется ли писатель, который отказался бы от такой уникальной возможности? — Примемся сейчас же за работу, я живу в двух шагах отсюда, квартирная хозяйка приготовит нам кофе покрепче, я уже чувствую, как мое перо так и рвется в облака!» Однако новоявленный соавтор несколько остудил его пыл, напомнив, что договор должен учитывать интересы обеих сторон. За свою помощь он не ждет никакого вознаграждения, никакого признания, а лишь просит познакомить его с братом-капитаном, чтобы отправиться вместе с ним туда, где тот повстречал эту столь одухотворенную сборщицу чая, которая, возможно, все еще живет там — по собственной воле или по принуждению.
И тогда Чарльз Найт понял, даже не пытаясь дать этому объяснение, что стоявший перед ним человек и был тем самым злосчастным влюбленным, искавшим свое потерянное счастье.
Он выходит из небольшого дома, зажатого между сувенирным магазином и отделением тайваньского банка, на углу Мотт-стрит и Кэнел-стрит, в самом сердце нью-йоркского Чайна-тауна. Он только что вернул родным старика-китайца машину, которую тот дал ему. Они же, как и было условлено еще в Кливленде, выдали ему два новеньких телефона, два ноутбука и два американских паспорта, более потрепанных, чем настоящие. Отныне их с женой будут звать мистер и миссис Грин. Она родом из Нью-Джерси, он — из Сиэтла.
Жена ждет его в кафе на Бродвее, сидя за столиком, заваленным дневными газетами: там, на каждой странице, она ищет себя. Какая-то женщина, выйдя из соседнего бокса, просит по-английски с сильным квебекским акцентом приглядеть за ее ребенком, пока она сбегает в аптеку. Однако малыш не нуждается ни в каком присмотре: он сидит не шевелясь, не притрагиваясь к своему куску торта, ни на что не смотрит и не издает ни звука. От детской непоседливости в нем осталась лишь негативная энергия, которую он сдерживает и обращает против себя самого. Присутствие чужой тети не пугает и даже не удивляет его, он его просто не осознает.
Она рассказывает ему, как когда-то, давным-давно, повстречала молодого человека, которого все называли Лунатиком. Время от времени он спускался на Землю, чтобы вдоволь порадоваться земному притяжению, а потом снова возвращался на свою планету. Но на самом деле он ждал, когда ему выдастся случай показать всем свои супервозможности.
