Романеска - Бенаквиста Тонино
Настал вечер, и, заплатив за место в оркестровой яме, он принялся рыскать в полумраке театральных переходов в поисках какого-нибудь служителя, которому достанет любезности предоставить нужные сведения. Этим человеком оказался сам директор, который, решив, что имеет дело с таким же театральным деятелем, пришедшим по делу, согласился ответить на его вопросы. Да, действительно, «Супруги поневоле» были поставлены в его театре, но что он мог сказать о Чарльзе Найте, кроме того, что это самый привередливый, самый алчный, самый непредсказуемый из всех его авторов? Он живет в Лондоне, но постоянно меняет пансионы, пропадает иногда месяцами, а затем снова появляется с новой пьесой. Он присутствует на репетициях, следя, чтобы актеры не слишком увлекались импровизациями, а затем, после премьеры, каждое воскресенье заходит за причитающейся ему частью выручки. Директор добавил также, что Чарльз Найт всегда приходит на премьеры своих собратьев по перу, но не столько для того, чтобы их поздравить, сколько чтобы оценить плоды их вдохновения. Через три дня в театре «Перл» состоится премьера водевиля «Влюбленный бандит», этот жанр в большом почете, так что спектакль явно ожидает триумф.
*День за днем человек с ключами подвергал свою новую пациентку допросу, становившемуся с каждым разом все более и более жестоким: этот так называемый муж, которого она описала с такой любовью, имеет ли он хоть какой-то недостаток, способен на ошибку? Или, наоборот, он неуязвим, непогрешим и обладает сверхъестественными способностями?
Таким образом ученый и благовоспитанный господин, снисходительно вежливый, ласковый — так обычно обращаются с детьми, — крушил ее воспоминания о муже. С легкой иронией, сдобренной чуточкой жалости и согретой слабым огоньком сочувствия, он осмеливался ставить под сомнение само его существование, отчего тот превращался в нечто нематериальное, бесплотное, в некоего духа-хранителя, правда малоэффективного в разлуке.
Она так любила, страдала, боролась, и вот теперь ей приходилось доказывать, что ее суженый не был плодом отвратительной мечты — мечты брошенной женщины, оказавшейся во власти пошатнувшегося рассудка.
«Милый доктор, — думала она, — если бы ты, как я, стоял на коленях перед Людовиком Добродетельным, ставшим Людовиком Безумным, ты бы своими глазами увидел, что есть настоящее безумие. Ты бы понял, что это вовсе не то, чем страдают здешние горемыки, доведенные до такого состояния самой жизнью. Если бы ты взялся за его лечение, ты бы смог остановить этот поток злобы и спас множество жизней, уничтоженных королевскими карами. Если бы ты решился помериться силами с ним, а не с простой женщиной, которой хочется вернуться домой, ты проявил бы настоящее мужество. О, это был бы прекрасный объект для изучения, он обогатил бы твои познания, показал, на что ты способен как врач, и добавил целую главу к твоей книге о пагубных страстях, став наградой за жизнь, потраченную на изучение извращений, которыми страдают твои ближние. Рядом с безумным королем ты и сам узнал бы, что такое страх, бессилие, беззащитность — все эти чувства, которые умалишенные Свиленской лечебницы испытывают перед тобой, мелким властелином, и тогда ты наверняка был бы сегодня гуманнее. Интересно, что бы ты, утверждающий, что знаешь все о нервных отклонениях, сказал, когда этот пациент приговорил бы тебя к смерти? И, ожидая, когда на твою шею опустится топор, подумал бы ты: „Через несколько лет лечения этот пациент сможет вновь обрести здравый рассудок“?»
Когда она вернулась в палату, у кровати ее ждала Иллюминатка, желавшая знать, получила ли она имя, придуманное для нее человеком с ключами. Француженка ответила, что никогда не согласится, чтобы ее мечты и поиски свелись к одному-единственному слову. Но ей и не придется пережить такого позора, потому что она раньше покинет это место.
Покинет? Об этом мечтали все, но все уже давно отказались от этой мысли, и Иллюминатка объяснила ей почему. Идея бунта, которая могла бы способствовать проявлению коллективного сознания, вместо этого лишь обостряла в каждом его индивидуализм, что делало невозможным движение к общей цели; страхи одних вступали в противоречие с навязчивыми идеями других, так что весь корпус превращался в сборище буйных сумасшедших, боровшихся за собственное эго, и это лишь подтверждало уверенность охранников в том, что их надо держать под замком.
Новенькая решила самостоятельно сколотить фронду. Она пробьет брешь в этой тюрьме, где содержались не виновные, а необычные и несчастные люди, наказанием для которых, кроме самого заключения, было изучение их в качестве научного явления. И чтобы никто другой не посмел придумывать ей прозвище, она сделала это сама: отныне ее будут звать Мятежница.
Она не стала пытаться объединить пациентов под одним лозунгом, решив, что будет разумнее позволить каждому выбрать себе товарища по душе. Первый привлечет второго, тот убедит третьего и так далее, пока не сформируется целая цепочка, каждое звено которой будет определять следующее.
Применяя этот принцип на деле, Мятежница пошла к Иллюминатке, для которой француженка была чем-то вроде архангела, явившегося издалека, чтобы освободить их всех от непосильного гнета. Чтобы привлечь третьего заговорщика, Иллюминатка обратилась к Переменчивому, будучи одной из немногих, кто умел разглядеть в нем приятную сторону.
Польщенный тем, что мятежники в нем нуждаются, тот потихоньку переговорил с Лунатиком, поскольку оба подчинялись неким циклам, конечно разным, но делавшим иногда их настроения вполне совместимыми.
Лунатик согласился спуститься со своей планеты, чтобы переместиться на мало чем отличавшуюся планету Меланхолика.
Меланхолик, выведенный столь экстравагантным предприятием из состояния печали, открылся Самозванцу, которого идея восстания чрезвычайно возбудила, поскольку он всегда утверждал, что принадлежит к некоей династии воинов и завоевателей.
Самозванец рассказал обо всем Простодушной, которую чрезвычайно высоко ценил за то, что она была единственной, кто верил его россказням.
Простодушная шепнула словечко Похотливому, считая, что ему можно доверять: не понимая его игривых намеков, она принимала их за тонкие знаки уважения к ее персоне.
Круг замкнулся однажды вечером, когда тот, кого называли Заклинателем, подошел к Мятежнице, чтобы просветить ее относительно одного тайного предприятия, в результате которого скоро падут стены их темницы.
*В день премьеры «Влюбленного бандита» француз истратил последние пенни на билет в театр «Перл». Но зритель он был никудышный: он снова проверил балконы, заглянул в ложи, обшарил кулисы, где наконец заметил некий силуэт, закутанный в муаровый плащ и почти слившийся с фоном. Ожидавшая своего выхода статистка в костюме куртизанки из бедных кварталов подтвердила, что это действительно грозный и загадочный Чарльз Найт.
Страшно нервничая, француз воспользовался аплодисментами перед антрактом и подошел к нему. Он хотел бы сразу задать главные вопросы: «Вы видели ее? Говорили с ней? Она здорова? Улыбается по-прежнему? Где она сейчас? Вы могли бы отвести меня к ней? Прямо сейчас, к чему откладывать?» — но вместо этого ему пришлось начать с преамбулы, с которой он, в сущности, не знал, что делать. Чтобы его не приняли за одержимого, он был вынужден представить в наиболее рациональной форме историю, которую меньше всего можно было назвать рациональной, рассчитывая на имевшееся у драматургов чутье на исключительные ситуации, которые им просто необходимы как главный материал для творчества.
На деле автор услышал самый что ни на есть спутанный рассказ: какой-то приезжий, явившийся с другого края света, утверждал ни много ни мало, что является персонажем одной из его пьес — про́клятым влюбленным из «Супругов поневоле».
Чарльз Найт призвал весь свой здравый смысл, чтобы успокоить безумца, явно ставшего жертвой феномена, который хорошо известен драматургам, — по крайней мере, тем из них, кто умеет взять зрителя за душу. Бывают случаи, когда пьеса настолько трогает зрителя, что он узнает в ней события собственной жизни, и под воздействием этого явления, редкого, но сильнодействующего, он начинает путать реальную жизнь с пьесой и внушает себе, что автор описал в ней именно его. Чарльз Найт знавал такие прецеденты, а потому увидел в этом дань уважения к своему произведению. Он заявил, что у него нет нужды красть что бы то ни было у кого бы то ни было, поскольку он обладает достаточно богатым воображением, чтобы написать десять продолжений «Супругов поневоле». После чего попросил поклонника своего таланта вернуться в зрительный зал, где ему и место.
