Романеска - Бенаквиста Тонино
Рука прекрасной кочевницы еще покоилась на перевязи, раны едва успели затянуться, но она уже готовилась к отбытию. «Останься здесь, несчастная!» — кричали ей умирающие товарищи, выражая тем самым собственный страх перед внешним миром. Из уважения она не скрыла от них ни своих злоключений, ни желания как можно скорее вернуться на родину.
Утром двое санитаров силой отвели ее — нет, не к дверям больницы, а в соседний корпус, самый таинственный и самый страшный.
Там содержались умалишенные, помешанные, припадочные, нервно- и душевнобольные — мужчины и женщины всех возрастов. Это была какая-то какофония безумства — чудовищный оркестр из сотни инструментов, среди которых были и бешенство, и бред, и навязчивые состояния. В отличие от других страждущих, которых распределяли по категориям, эти пребывали в полной анархии, поскольку каждый из них представлял собой яркую индивидуальность, каждый стремился выделиться, презирая особенности остальных, каждый возмущался навязанным ему соседством с буйно помешанными и каждый недоумевал, за что его тут держат. Для них Свиленская лечебница была ни в коей мере не приютом, не убежищем, а тюрьмой, где не было санитаров, а лишь тюремщики и где главного врача, пользовавшегося непререкаемым авторитетом, называли не иначе как человек с ключами.
Забавно, но этого самого врача нисколько не возмущало такое прозвище, в которое он, правда, вкладывал совершенно иной смысл, чем его больные. Он никоим образом не представлял себя всемогущим начальником гигантского застенка, считая себя исследователем, чьи труды по нервным расстройствам скоро облегчат страдания рода людского. И чтобы проникнуть в тайные закоулки сознания, в его хранилища и подземелья, ему надо было отыскать ключи — символические, но дарующие свободу людям. Эти ключи у него были, и не один, в чем он с гордостью признавался своим выдающимся собратьям по профессии: некоторые из них считали его первооткрывателем в своей области, другие — таким же сумасшедшим, как и его подопечные. В ожидании, пока не будет разработана специальная научная терминология на основе греческого и латыни, врач пытался характеризовать своих пациентов одним-единственным словом.
Одного из них, особенно чувствительного к ночным светилам, отличавшегося настроением столь изменчивым, что временами с ним случалось полное помутнение рассудка, он называл Лунатиком. Пребывавшая в состоянии вечного блаженства Иллюминатка указывала окружающим путь к мистическому откровению. Молодой человек с мрачным взглядом поэта, страдавший неизлечимой апатией, из-за которой он не вставал со своего тюфяка, был Меланхолик. Сердитому достаточно было заметить обращенный на него взгляд, чтобы тут же дать волю гневу. Преследуемый подозревал всех и каждого в заговорах против его персоны и пытался расстроить их планы, проявляя при этом поистине удивительную фантазию. Похотливый в любой, даже самой невинной фразе находил развратный смысл. В Переменчивом жили одновременно два человека: один, обладавший веселым нравом, постоянно пребывал на грани эйфории, другой же был раздражителен, и обе эти ипостаси постоянно боролись между собой.
Не имея особого желания быть объектами научного исследования, больные тем не менее соглашались на присвоенные им прозвища, ибо все они, попадая в лечебницу, теряли свое гражданское состояние.
Попав к сумасшедшим, новая пациентка стала волноваться, не случилось ли тут недоразумения. Чем дольше тянули с ее освобождением, тем больше она нервничала, так что в один прекрасный момент оказалась привязанной к кровати, к вящему любопытству обитателей заведения, сгрудившихся вокруг нее, словно стервятники и шакалы вокруг раненого зверя. Наконец пришел человек с ключами, радуясь возможности побеседовать с той, кто должна была стать для него новым объектом изучения.
Накануне, когда он заходил в соседний корпус повидать коллегу, он заметил группу больных, окруживших одну выздоравливающую, которая рассказывала им, как попала в Свиленскую лечебницу. Речь шла о двух влюбленных, не подчинившихся законам, о насильственном браке, о каком-то умирающем короле и о бешеной гонке через весь свет в поисках своей второй половинки. Фантазия в чистом виде, но очень увлекательная, благодаря своей четкой форме, своей перевернутой с ног на голову логике и притчам, которыми она изобиловала. Настоящий подарок судьбы для практикующего врача, случай, в котором соединились одновременно и помрачение рассудка, и неудовлетворенность желаний. Несчастная являла собой характерный пример женских страданий, связанных с особенностями физического строения, когда, повинуясь инстинкту, женщина совершает плотские действия, но боится при этом попрать нравственные начала. Особенно показателен был рассказ о ее добровольном заточении вместе с возлюбленным: не в силах заставить их соблюдать правила приличия, народ обратился к королю как к высшему гаранту нравственности, однако смертельно больной монарх также не смог прекратить их бесчинства. То, как несчастная, сама того не зная, признавалась во власти, которую имели над ней чувства, было замечательно во всех отношениях, равно как и многообразие проявлений мужской агрессии, которым ей пришлось столь отчаянно сопротивляться во время ее путешествия. Рассказы этой безумной лягут в основу целой главы трактата, который он в скором времени собирался посвятить мукам сладострастия. Чтобы правильно выстроить логику своего произведения, ему надо было выявить слабые места в ее рассказе и углубиться в них, дабы выявить их корни. И кто знает, возможно, терпеливо выслушивая ее, он сможет успокоить некоторые из ее страхов. А может быть, и излечить ее — почему бы и нет? Впереди у него еще столько лет.
*Единственный спасшийся после кораблекрушения «Святой Благодати» отказался подняться на борт «Матери Марии» по причинам, которые он предпочел утаить от служащих Французской торговой компании. Как объяснить тайну, если и сам ничего в ней не понимаешь? Этот фарс, над которым все от души посмеялись, — «Супруги поневоле» — оказался не больше и не меньше, как историей его собственных злоключений, описанных одно за другим с такой точностью, что этого нельзя было объяснить случайностью.
«Я еду в Лондон», — сказал он своим благодетелям, оставив их в некотором замешательстве. Отказавшись принять протянутую ему руку помощи — что с ним случалось нечасто, — он снова остался совсем один и без гроша в кармане. Однако, каким бы странным это ни выглядело, комедианты показали ему, что ничего из того, что ему довелось пережить, не было проявлением его безумия. Но откуда автор пьесы узнал его историю? Неужели он встречал ту, единственную, кто, не считая его самого, знал ее в мельчайших подробностях? Может, ему известно, где она сейчас?
На эти вопросы мог ответить только таинственный Чарльз Найт, который, никогда не видя его в глаза, сделал из него одновременно и шута, и героя.
Вновь став бродягой, он работал в порту Гибралтара, где готовилось к отплытию судно «Нортвудс», возвращавшееся в Англию. В течение долгих трех месяцев он обрек себя на общение с группой докеров — спесивых пьяниц, и все только ради того, чтобы усвоить некоторые обороты языка, без которого ему скоро будет не обойтись.
Сойдя на причал в лондонском порту, он почувствовал себя ввергнутым в поток нового века — кипучего, нетерпеливого, с неизвестными ему обычаями и правилами выживания. Преодолев полмира, он попал из одного океана в другой — столь же бурный, с людскими приливами и отливами, которые катили свои волны меж гигантскими зданиями, высокими, словно девятый вал. На каждом углу ему пытались продать нечто, чего он не мог себе позволить, или отнять то, чего у него не было, его то заманивали в ловушку, то обращали в какую-то веру, то нанимали на какую-то грязную работу. И на все эти бесчисленные предложения он отвечал одинаково, приводя в замешательство тех, кто к нему обращался: «Я хочу в театр».
Пройдя лабиринтом тесных улочек, он вышел на большую площадь, светлую, ухоженную, окруженную добротными домами, где возницы наводили глянец на свои выстроившиеся длинной чередой экипажи. Тут и находился театр «Перл» — величественное здание из белого камня, красноречиво говорившее об уважении, с которым в этой стране относятся к драматическому искусству. На афише он прочел, что сегодня вечером, в шесть часов, будет представлена пьеса «Луций и Изаура», увы, не того автора, которого он разыскивал. Он не стал осматривать город, знакомиться с его тайнами, его шумной жизнью, а предпочел дожидаться своего часа на ступенях этого прекрасного белого здания, словно нищий, который только из гордости не протягивает руки за милостыней. Впервые его надежда найти свою жену помещалась в совершенно реальном месте, где бывал абсолютно живой человек, укравший у них их историю.
