Романеска - Бенаквиста Тонино
Шли недели, и он постепенно становился как бы гражданином этой пустыни: он осознавал ее бескрайность, уважал ее величие, был покорен ее пронзительной философией. Он не сражался с постоянными опасностями, которые таила в себе природа, учась не бороться со стихиями, а повиноваться им, превращая их в своих союзников. Одежда предохраняла его от палящего солнца, маска, закрывавшая лицо, защищала от порывистого ветра: встретив его в таком виде, земляки приняли бы его за призрака, парящего в саване над бескрайними охряными просторами. Он и правда не был теперь существом материальным, а неким блуждающим духом, неуклонно стремящимся к определенной точке в пространстве. Иногда он снова становился человеком, это случалось, когда ему доводилось приветствовать встречный караван или когда бог пустыни посылал ему на пути оазис, где он оставался на три ночи, чтобы вдоволь напиться воды и насладиться тенью. Прежде чем снова отправиться в путь, он благодарил этого бога, самого могущественного из всех, моля его поскорее вновь сделать ему такой же подарок.
Прошел месяц, но в его путешествии ничего не менялось. Он уже не знал, кто именно удерживает курс — он или животное, на котором он едет, но в верности этого курса он ни разу не усомнился.
*Итак, она думала, будто знает, что такое холод? В юности ей представлялось, что никто на свете не страдал от ледяного ветра так, как страдала она, вставая утром с постели. Кто бы мог подумать тогда, что когда-нибудь она будет тосковать по зимам своего детства — таким мягким, таким переменчивым?
Она прошла из конца в конец несколько стран, не различая их, настолько однообразна была их природа, шесть месяцев шла она по степи, то зеленой и тучной, то бурой и облезлой. Впереди бежали собаки, в руке у нее был компас, ей приходилось проезжать по краям с таким умеренным климатом, что дни и ночи казались там одинаково теплыми. Однако чем дальше на северо-запад углублялась она, тем суровее становилась природа, к которой ей приходилось приспосабливаться и в зависимости от которой изменялась и скорость передвижения, и одежда, и пища. На пути ей встречались народы, привычные к набегам кочевников и к натуральному обмену; у них она научилась способам выживания, освоила их кухню. Однажды она попросила туземцев смастерить ей доху и шапку из шкуры дикого яка, которого загнали ее собаки, пообещав взамен отдать всю тушу. С первым снегом она сделала себе сани, вроде тех, что встречались ей на пути, и удивилась, увидев, с какой легкостью собаки дали себя впрячь в них. Ей вспомнились слова купца из города Шиньсяо, который подарил их ей: «Относитесь к ним как к спутникам, доверьтесь им, и они довезут вас куда надо. Все их достоинства кажутся вам сейчас чем-то отвлеченным, но в пути вы поймете их пользу». И действительно, она пользовалась этими качествами каждый день, а особенно среди снегов и льда. Увидев, как она катит на санках по этой белой пустыне, никто не смог бы сказать, мужчина это, женщина или молодой медведь. Спала она обычно, примостившись между собаками, баюкавшими ее своим ворчанием. Иногда среди окружающего пейзажа возникала сверкавшая серебром лачуга, похожая на маленький замок, — бесценный подарок неизвестного благодетеля, которого путники благодарили от всего сердца. Она устраивалась там на ночлег вместе с собаками, которым было удивительно входить внутрь через дверь и спать не под открытым небом. Она обращалась с ними как с дорогими гостями, вспоминая движения и действия из прежней жизни. Теперь была ее очередь всячески ублажать их в благодарность за преданность и мужество.
Двигаясь вдоль южных предгорий Кавказского хребта, называемого в книгах непреодолимым, она потратила несколько долгих недель на поиски Черного моря: ее карта перестала соответствовать местности. Сама того не ведая, она зашла слишком далеко на север, туда, где бесчинствовали наемники, собиравшиеся в банды, равные числом населению целой деревни. От них не мог ускользнуть ни один путник, случайно забредший в эти края, и уж тем более одинокая женщина, не имевшая иных попутчиков, кроме двух собак.
Казаки, некогда сопровождавшие и охранявшие отдельных купцов и целые караваны, теперь предпочитали сами их грабить. Привлеченные их дурной славой, к ним стекались искатели приключений, беглые преступники и прочее отребье, образуя целые кланы, живущие по своим законам. На свою беду, путница с собаками повстречала троих таких бандитов, везших мешки с награбленным и уже готовых к новому злодеянию. Заметив черную фигурку, катившую на собачьей упряжке, они развернулись и вскоре окружили ее. Глаза их загорелись, когда они обнаружили под меховыми одеждами женщину. Взять с нее было особенно нечего, но они знали, что все равно вознаградят себя за неудачную охоту, вдоволь натешившись неосмотрительной красоткой. И чтобы припугнуть ее, они разразились хохотом, растворившимся в горном эхе, В ответ раздалось тихое ворчание, отбившее у них всякую охоту смеяться.
Собачье рычание напоминало рык хищников, почуявших запах крови. Казаки, собравшиеся было спешиться, тут же передумали. Рука одного из них потянулась к сабле, другой что-то скомандовал, но было поздно. Собаки уже вонзили свои клыки в брюхо лошадям, те заржали от ужаса и взвились на дыбы, грозя сбросить всадников. Ошалев от внезапного нападения, казаки размахивали саблями, тыча ими сами не зная куда, но тут собаки обратили свою ярость на них. Тем временем их хозяйка бежала по каменистой степи, спасаясь от преследования старшего из этой троицы, который, изрыгая проклятия и угрозы, гнался за ней, предоставив своим подчиненным сражаться с двумя страшнейшими противниками, когда-либо ими виденными. Один из казаков бросил саблю и, взявшись за кинжал, попытался было вонзить его в бок псу, но напрасно: тот уже разорвал ему горло, и несчастный, пошатнувшись, схватился за шею, пытаясь удержать хлеставшую из нее кровь. Другой, чья рука была зажата челюстями второго чау-чау, нащупал камень и принялся бить собаку по голове, чтобы та ослабила хватку; это ему удалось, но тут же острые зубы впились ему в самый низ живота, и он взвыл от мучительной боли. В этот миг казак настиг убегавшую от него женщину, ударил ее в лицо, так что она оказалась распростертой на земле в самой уязвимой позе, и принялся расстегивать ремень. Но тут на помощь хозяйке явилось умирающее, исколотое кинжалом, истекающее кровью существо. Из последних сил пес впился негодяю в лицо, вырвал ему щеку, а затем вернулся к останкам своего убитого брата, чтобы умереть рядом с ним.
Посреди степи лежали на земле пять мертвых тел. Два из них вмещали при жизни благородные души, способные на верность, движимые удивительной для их малого роста силой. Остальные трое были просто издохшими скотами.
Женщина попыталась перевязать свои раны, но ей не хватило на это сил, и она побрела вперед в уже сгущавшихся сумерках. Она опасалась, не сломана ли у нее рука. Ей было страшно: страшно умереть от ран, страшно не достичь конца пути, не найти того единственного, ради которого стоило терпеть такие муки. На заре она увидела на горизонте очертания какого-то селения, не зная даже названия страны, в которой оно находится. На всех известных ей языках она стала спрашивать, где можно найти лазарет, лечебницу, пусть даже приют для умирающих. Одна местная жительница, тронутая видом этой изнуренной, израненной женщины в изорванной на бинты рубахе, отвела ее к сурового вида постройке и оставила там у закрытой двери.
*Однажды утром неизменно песчаный горизонт вдруг окрасился бирюзой. Знойный ветер сменился свежим, напоенным йодом морским бризом, который вдохнул жизнь в тело путника и в его отяжелевший от жары разум.
В городе Танжере, откуда можно было различить очертания испанского берега, он продал своего верблюда, чтобы оплатить переправу до скалы Гибралтар, находившейся в ведении британских властей.
Там он снова оказался в окружении знакомых языков, одежд, промыслов, обычаев, забытых за долгие месяцы пути через Сахару. Войдя в контакт с капитанами судов дальнего плавания, он свел знакомство с группой дворян, состоявших на службе во Французской торговой компании. Их удивило, что какой-то бедуин говорит на их языке, но еще больше удивились они, когда тот заявил, что уцелел после кораблекрушения «Святой Благодати», следовавшей из Америки и сбившейся с курса во время шторма.
