Под стук копыт - Владимир Романович Козин
— Готовь, ребята, трапы! Авраль! Сгружайте имущество, время не ждет!
К вагонам перекидывали доски, баталер Андрей Котов наколачивал поперечины. Был он грудаст, широк в плечах, под рубахой топырились мускулы, и когда двигал в напряжении спиной, она лоснилась, могучая, как круп тяжеловоза.
— Готово, Павел Алексеевич. Сводить будем?
— Сводить.
Котов и Козорезов влезли в теплушку. Лошади пугливо переминались с ноги на ногу, чутко стригли ушами. Над лошадьми кружились мухи и лезли им в глаза и ноздри.
— У твоего серого парша на репице. Откуда взялась? — спросил Козорезов.
— Бог ведает. Всю дорогу лечил керосином, как будто проходит.
— Ничего. Теперь, на месте, пройдет. Ты всю дорогу с лошадьми ехал?
— Угу! Как султан среди баядерок.
— Ну, если такая баядерка лягнет по сердцу, не сладко будет, — сказал Козорезов.
— Держи, ребята, трап! — зычно крикнул Котов.
— Держи трап, — строго повторил Резников.
Женька потянул за повод серого. Высокий, статный, нарядный кавалерийский конь упрямо уперся передними ногами в пол теплушки и сердито взмахнул головой. В его напряженно растянутом теле, в запрокинутой голове была пугливая сторожкость, недоверие к тем, кто суетливо кричал, бранился и отпрукивал в пыльной, тесной теплушке.
— Укрутку хочешь, серый дьявол? — звенел Женька, скользя по доскам, и, сорвавшись со вздернутого вверх повода, прокатился по трапу на землю.
От раскатистого матросского хохота попятились лошади, сердито закричал рыжий петух, испуганно тявкнула собака начальника станции и поддала паршивый хвост под облезлое брюхо.
Женька лежал на земле и, отирая пыль с лица, ругал и конскую морду, и повод, и сходни, и обладателя рук, кто их делал.
Андрей Котов подставил плечо под круп серого, крепко уперся руками и ногой в стенку теплушки, и конь медленно сполз вниз, оседая задом, вытягивая от удивления длинную шею.
— Господи во кресте спасителя и пресвятую богородицу!.. Ты, Андрей, не человек, а домкрат, — завистливо сказал Женька. — Вот, сволочь, сила!
Из теплушек выгружали сельскохозяйственные машины, ящики, бочки, запасы, утварь.
Солнце было на исходе.
Лошадей и верблюдов поспешно впрягали в фурманки, десяток загребистых рук хватался сразу за машины и бочки, сбрую и домашнюю рухлядь. От треска и лязга, от разухабистых выкриков и размашистых движений растерянно сжималась маленькая, захудалая станция. Лохматый матросский Затвор снюхивался с псом начальника станции. Звонко ругались Маруська и Любка из-за порвавшегося платка.
Павел Резников ловко, спокойно, без лишних движений, собирал большую фурманку и деловито ругал Женьку за потерянный в дороге большой шкворень. Ростом Резников был ровно в сажень. Темный кудерь лез ему на лоб из-под синей фуражки, новые сапоги чуть поскрипывали.
Фурманка была готова, в нее закладывали лошадей. Резников оглядел копошащихся людей хозяйским взглядом, выругал еще раз Женьку за шкворень, крикнул Андрею Котову:
— Смотри за всем, чтоб порядок был! — И пошел на станцию.
Петр Козорезов и делопроизводитель Серега торопливо сверяли накладные у начальника станции. Длинными костистыми пальцами прыщеватый Серега любовно, аккуратно складывал зелено-синие бумажки.
— Значит, так, — говорил начальник станции с невинными глазками. — Был помещик Колубейко. Колубейку выгнали, а поместье разорили. Мужики думали — теперь ихнее, ан перехитрили: оказалось матросское. Значит, так. Сеять будете или просто жить, кораблей не стало?
— Будем хозяйствовать, — сквозь зубы процедил Козорезов. И вдруг улыбнулся неожиданно задорно, широко. — Я — агроном Каспийского флота.
— Легка у матросов жизнь, по мордам видно. И где только, прости мне боже, таких буйволов делают?
В дежурку вошел Резников и, не замечая старика, хлопнул Козорезова по плечу:
— Ну, Петр, едем на хутор. Солнце садится. Теперь Серега с Котовым сами управятся.
Похлестывая по голенищу нагайкой, Резников вышел на заднее станционное крыльцо. Женька подвел ему гнедого коня. Шумный матросский обоз катил по дороге, залитой закатом. Резников сел в седло, стал объезжать обоз.
Вдогонку потрусил Козорезов.
Прислонившись к окну дежурки, старенький начальник станции смотрел на небывалую платформу, на потные матросские шеи, на громадного, зоркого Резникова — и шевелил протабаченными усами.
Дорога от железнодорожного переезда пошла широкая, наезженная крестьянами. По сторонам густо жался зеленый подлесок. Солнце скользило по нему устало и кротко.
Обогнав несколько подвод, Резников придержал гнедого, поравнялся с Козорезовым.
— Здесь просторно, есть где развернуться, — протянув руку, сказал он. — В этих местах можно поработать. Плодороднейшая земля! Только к зиме нужно отстроиться — имение разорено здорово. Теперь такую горячку загну! Авралить будем с утра до ночи!
Козорезов одобрительно кивнул головой, а сам подумал: "Представляю себе грядущее!"
Гнедой храпнул, боком отжался в сторону. В синеющей темноте кустов зашевелился заяц, перебежал дорогу. Резников обтянул по брюху коня нагайкой, и всадники тронули вперед крупной рысью.
— Твой рыжий как будто засекает, — проговорил Резников, прислушиваясь в предночной тишине к гулкому конскому топоту.
— Нет, просто подковы сволочинские.
Солнце стало багровым, дальние горы синими, иззубренными. От кустов пошла свежесть, земля остывала.
— Вправо мельница, теперь наша. Завтра осмотрим ее вместе с тобой, там кое-что осталось — поставы и даже вальцы. Может, удастся пустить. Ну теперь до хутора две версты всего.
Переехали речушку вброд. За темными садами смутно забелели мазанки. Собаки залаяли вразброд, за плетнем замычала корова. Баба вышла из калитки и посмотрела вслед — в конские хвосты, в удаляющиеся человеческие спины.
5
Все было не так, как в Дагестане: постройки, климат, лес и люди.
На горах лежали вечные снега, под темными хребтами шумела речка; пашня за годы гражданской войны покрылась порослью и зайцами; усадьба — с воротами, правильный сад; во дворе стоял большой амбар. Барский дом был почти разрушен, людская сохранилась лучше. Все было просторнее и разореннее.
На открытом дворе усадьбы отрывисто застучал кузнечный молоток, заходила двуручная пила. Павел Резников, сверкая высокими голенищами и грудью заслоняя горную даль, сам руководил ремонтом помещичьего дома — из четырех комнат, с большой верандой, — и длинной людской, казармой для рабочих. Настилали полы, новые крыши, чинили печи, вставляли оконные рамы. Военморы еще не вошли в контакт с хуторскими девчатами и вели скромную жизнь. Сердца их были свободны, они хорошо работали.
Большой украинский хутор белел в трех верстах от имения. Между хутором и имением установилась постоянная инвентарно-товарообменная связь. Лишний плуг шел в обмен на кур. Запасной кузнечный инструмент — на семена озимой пшеницы, пара хомутов (Резников набрал их по разбитым станциям чертову гибель!), косилка и мешок спичек — на бугая.
На стружках, чутко вздрагивая, звякая цепью, спал страшный пес, полученный Резниковым в придачу при обмене ящика гвоздей, махорки, бочки керосина и старого мерина — на трех стельных коров и гусака с пятью гусынями.
Конюшню строили под одной
