Ольховатская история - Владимир Георгиевич Кудинов

Не было счастья, да несчастье помогло, хоть это и звучит, быть может, с оттенком некоего кощунства по отношению к памяти о Денисе Андреевиче, но ведь что верно, то верно — кафе было лучшим в городе. Находилось оно в старой его части, занимало уцелевшее по недоразумению здание какого-то бывшего уездного присутствия. В свое время, когда расширяли улицу и под снос шли постройки куда лучшего вида и большей ценности (например, деревянная церковь XVIII века, на стене которой в XX веке написали масляной краской: «инв. № 87»), его делили между собой, если не ошибаюсь, булочная, магазин «Культтовары» (детские игрушки, музыкальные инструменты и писчебумажные принадлежности), нотариальная контора, парикмахерская (стрижка «бокс», «полевка», шестимесячный перманент) и фотография (на холсте во весь опор скачущий всадник в натуральную величину, копия с этикетки к папиросам «Казбек»; желающий мог стать за холстом на табуретку и просунуть свое суровое, решительное лицо в дыру, которая была на месте лица всадника. Какое касательство имела Ольховатка к Кавказу, никто не знал, но это не всех смущало. Так вот, когда реконструировали улицу, какое-то из названных заведений переселить было некуда и здание на время обошли стороной, а там и забыли. Потом же, с внезапно вспыхнувшей ностальгией, к затрапезного вида домишке присмотрелись знающие люди, предложили определить его под кафе, разобрали внутренние переборки, почистили что называется ему перышки, и все ахнули, так хорош он оказался.

Тамара, получив кокетливый фартучек и наколку, простирнула их, накрахмалила, выгладила. С фирменным платьем (двадцать сантиметров выше колена, трехчетвертной рукав и гладью вышитый вензель на груди «КВ») дело обстояло посложней, надо было шить за свой счет, да не абы из какого материала, а из такого же, в крайнем случае, похожего на тот, из которого пошили себе девочки «Весны». А где ты теперь его возьмешь… Тамара сдернула простыню, под которой на гвозде, вбитом в стену, висели на плечиках ее платья, блузки и юбки. Более всего подходило голубое, строгих форм, она влезла в него, повязала фартук, подобрала волосы и надела наколку. Все это Тамара проделывала перед зеркалом и осталась довольной — хозяев дома не было, и она чувствовала себя свободно. Красивые сильные ноги (Тамара еще не знала, что почти все женщины несправедливо находят свои ноги красивыми, но этот укор — не про нее), мягкие руки, мягкие волосы, нежная шея и чуточку удлиненные глаза, которые мы еще немного подведем, — вот так, и вот так, в меру скромно, и дерзко в меру, пожалуйста, вот меню, все, что там указано, имеется, кроме мясного салата и цыплят… этих, как их… цыплят-табака!.. а водки или коньяка можно заказывать, простите, не более ста граммов на человека, да ведь разрешается повторять… что, солоночка пуста?.. Ну нет, какая вам разница, как зовут меня, и не надо ожидать после работы, за мной придут… спасибо, но скоро свадьба, жених ревнив, вы правы, — ревнив, как пудель, до свиданья, адью, адью!.. Тамара еще раз крутнулась перед зеркалом, поставила на бедра руки и, отставив ногу, повертела его на каблучке и счастливо засмеялась — молода, прелестна!.. Даже воспоминанье о следователе Скоморохове с его невнятными подозрениями на ее счет не омрачило дум, впереди два полуторасменных рабочих дня, а там выходной, отгул и можно будет съездить к родителям в Красную Зарю, поваляться в траве у речки, сходить за лисичками в лес… А глаза у меня, и в самом деле, немного лисьи, вон ведь какие чертики пляшут, и раскосые, но мы их назло чертям еще подведем!..

Время приближалось к двенадцати, а в двенадцать открывалась «Весна», — пора идти на работу. Фартук, наколку сложила в сумочку, надела светозащитные очки, закрыла дом и пошла, не подозревая, что у нее почти балетная поступь, не вымученная в тренировках, а сама по себе, от папы с мамой и господа бога.

Возле кафе какая-то тетка по-вороньи заглянула в мусорную урну, достала из нее скомканный обрывок газеты, едва разгладила и, обернув стебли букета, выставила руку с товаром на продажу — у чертовки тоже сервис…

До двух пришлось побегать — обеденные часы, и народу было хоть отбавляй, благо, хоть придумали комплексные обеды. А потом поток посетителей как-то сразу иссяк, и вполне разрешалось поболтать с девочками и метрдотелем, потом настал черед своего перерыва на обед, и наконец пошел клиент неторопливый, основательный, большей частью уверенный в себе, не копающийся в карманах, но копающийся в меню, а в дверях, пока без надобности, появился швейцар в лоснящейся тужурке, и за медные пятачки охотно заиграл музыкальный автомат.

А в девять вечера к одному из ее столиков подсел Тимофей Морковка.

— Здравствуй! — дружелюбно улыбнулся он, и она отвечала «Здравствуй!», враждебно застыв над ним с раскрытым блокнотиком и карандашом в руках.

— Меня посадила сюда вон та девушка, — показал Морковка глазами на метрдотеля. — Извини, я не нарочно.

За этим столиком уже второй час ужинала компания из двух тридцатилетних женщин и парня, рыжеволосого, щуплого, сперва робевшего в обществе своих бестолковых шумных спутниц, — какая-то заезжая киношная группа, как поняла из их разговоров Тамара. Она слышала: «У Васи Куриловича, не скажите, фотогеничная мордашка и — зело!..» «А Машка?! Машка — бот с правой ноги, это всем известно, от ее фильмов на версту портянками разит!..» «Попомните мои слова — в потенции это настоящий художник. Но не бережет себя, а жаль, как бы не спился…» «Ага, из нее толк выйдет… Толк выйдет, а бестолочь останется…» — почему-то преимущественно превозносили коллег-мужчин и поносили женщин. Впрочем, трудно было допустить обратное.

Тимофей спросил сто водки, бутылку пива, салат из огурцов, выложил пачку гродненских сигарет и распахнуто оборотился к дамам в злате и пунцовощекому мальчику, который с каждой рюмкой заметно обретал уверенность в себе, в своих талантах — душевных, умственных и физических. Тимофей заинтересованно слушал их, всем своим существом выказывая, что не прочь принять участие в дружеском трепе, что и он не лыком шит, — усмехался в ответ на остроты, но сдержанно — как полагал — уместно и тактично, переводил взгляд с говорящего на бросавшего реплику, даже, кажется, встрял с парой междометий. Но на том все и кончилось — киношабашка рассчиталась, бесцеремонно оставив Тимофея за столом в полном одиночестве. Когда Тамара отсчитывала им серебряную и медную сдачу, что-то около рубля, рыженький мальчик легонько сжал ее пальцы в кулачок и поощрительно улыбнулся:

— Не надо, детка.

Тамара вспыхнула. Девочки говорили, что чаевые — это в порядке вещей, что ничегошеньки в них нет зазорного, ты понравилась клиенту, и он благодарит тебя, а не поправиться ты можешь разве что кретину или последнему