Восставшая из пепла - Николай Ильинский
Забивавшие козла в домино в азарте не заметили незнакомого мужчину, который тихо подошел к ним в разгар баталии и некоторое время с интересом наблюдал за игрой. Одет он был в штатское, однако на рабочего не был похож, кстати, как и на военного, ибо ничего из солдатского или офицерского на нем не было: вместо керзовых или хромовых сапог на ногах у него были старые, слегка стоптанные в разные стороны коричневые ботинки. Вместе с тем, и по лицу его дня два небритому нельзя было с уверенностью сказать, что это интеллигентный, умственного труда человек. Такой, как сотни и тысячи вокруг.
Когда партия закончилась «рыбой», незнакомец спросил:
— Как мне Чугункова найти?
— Власа?
— Да, Власа Игнатьевича…
Игравшие и окружавшие игроков, которые стояли в очереди, чтобы сесть за стол вместо выбывших и взять в руки костяшки, разом и с удивлением посмотрели на незнакомца. Обычно Чугункова спрашивали по одной и той же причине: не составит ли он компанию для похода к пивному ларьку? А тут совершенно иное, непонятное.
— Чугун, эй, это к тебе! — крикнул один из ожидавших очереди и махнул рукой в сторону.
И незнакомец увидел, как из другой кучки мужчин, толпившихся недалеко от игравших, буквально выпрыгнул одноногий на костылях человек в сильно поношенном военном обмундировании. Он сразу поспешил, но, увидев незнакомца, недовольный остановился: ничто не предвещало выпивку, а голова со вчерашнего так трещала, что, казалось, в ней разваливаются какие-то по меньшей мере железные конструкции.
— Кто тут меня звал? — для пущей важности, подойдя к доминошникам, спросил Чугунков охрипшим пропитым голосом.
Он был давно не брит, из-под засаленной пилотки в разные стороны торчали всколоченные, давно забывшие, что есть на свете гребешок, волосы, а на груди поблескивала медаль «За победу над Германией». Другие медали и ордена он пропил, а эту пожалел: иначе, кто поверит, что ногу он потерял на войне? По пьянке и в мирное время можно потерять не только ногу!..
— Вы Чугунков Влас Игнатьевич?
— Ну, я, а что?… Опять благоверная накапала? Так врет! Я ее уже… пусть вот мужики подтвердят… неделю пальцем не трогаю… Тот раз в милиции пообещал — и все, слово держу!..
— Нет, нет, — покрутил головой незнакомец, — о вашей жене я ничего не знаю…
— Так вы не из милиции? — даже как-то разочарованно поглядел на пришедшего Чугунков, для него было уже непривычно, что им интересуется не милиционер.
— Конечно, нет!..
— Так что?
— Поговорить с вами хочу… Здесь шумно, пройдемте…
Толпившиеся у стола, увлеченные игрой, сразу забыли о них, а незнакомец и Чугунков прошли мимо ларька, от которого не мог оторвать глаз инвалид, вышли на неширокую улицу, заасфальтированную где-нибудь в году тридцатом и теперь представлявшую больную оспой — выбоина на выбоине.
— Нам бы где-то посидеть, — оглянулся вокруг незнакомец.
— Так вы, наверно, газетчик? — опираясь на костыли, остановился Чугунков. — Однажды я рассказал что-то про войну одному шустрому писаке, он про это даже в газету тиснул, так мне и на стопку не прислал. Разве это порядок?
— Да не газетчик я! — незнакомец вынул из бокового кармана серого пиджака удостоверение, развернул и поднес его к глазам Чугункова. — Читать умеешь?
— Умею… О! Майор НКГБ! Здорово! — несколько удивленно произнес Чугунков и ехидно усмехнулся. — Тогда простите, товарищ майор…
— За что? — теперь удивился незнакомец.
— Что не сохранил на войне ногу, виноват! — Чугунков пытался сделать реверанс, отставив в сторону костыли, но ничего у него не получилось, чуть было не упал. — Трижды резали, все укорачивали, а когда до задницы дошли, остановились. Без задницы инвалиду Великой Отечественной было бы как-то неприлично… Вот и гремлю костылями, едри их в корень!..
— Напрасно вы так, Влас Игнатьевич, — несколько обиженно сказал майор. — Кто вас и за что может обвинять!.. Я о другом хотел бы с вами поговорить…
— Не могу, товарищ майор, — стукнул костылем о землю Чугунков. — Мозги без смазки у меня совершенно не работают… Вон столовка, пойду поклянчу, соберу хотя бы на стакан чернил, тогда уж и… — он хотел уже было идти, но майор остановил его.
— Зачем просить! Я угощаю…
— Ну, это другой коленкор!.. Это по-нашему…
В столовой было не совсем чисто, не совсем уютно, пахло борщом и еще чем-то перегоревшим, на столах местами залитые скатерти, но на окнах занавески. Чугунков, задрав голову, озирался вокруг: он или давно здесь был, или никогда не заглядывал сюда, больше околачивался у пивного ларька с такой же, как он сам, братией: складывание выпрошенных рубликов на бутылку яблочного вина местного производства, летом черные жужжащие, а зимой белые бесшумные мухи, а в столовой при всем при том лишь позвякивание посуды, да миловидная официантка, которой еще не надоело улыбаться, не то, что сварливая жена, которая гонит из квартиры на улицу, а с улицы в квартиру.
— По сто граммов и что-нибудь закусить, — попросил майор официантку.
— Сто фронтовых!? — с огорчением в голосе произнес Чугунков. — Я же не в бой иду, а посижу здесь, в этом раю… Сто граммов — лишь затравка!..
Майор рассмеялся.
— Ладно, — кивнул он официантке, — бутылку!
— И кильки! — поспешил заказать Чугунков.
— Ну, если человек хочет, — опять обратился майор к терпеливо ожидавшей у стола официантке. — А вообще-то для закуски что-нибудь посолиднее…
Первых сто граммов выпили молча. Майор хотел было по обычаю произнести какой-нибудь дежурный тост, например, за победу над фашизмом или за возвращение живыми с войны, но Чугунков схватил дрожащей рукой стакан и, мелко звеня им о свои зубы, опрокинул содержимое в рот. Крякнул, ткнул вилкой в салат из овощей, искренне сожалея, что на блюдечке нарезанная капуста со свеклой, а не любимая им килька.
— Расскажите, как воевали, — начал майор, глядя на грудь Чугункова. — У вас одна только медаль…
— Почему одна? — погладил ладонью медаль инвалид. — Наград у меня много, но они теперь дома, — соврал он, не моргнув глазом. — Воевал я, как все, не раз в штыковую даже ходил, вспарывал фрицам брюхо… А как же!
— Так вы, насколько мне известно, артиллерист, — заметил майор.
