Поплавок из осокоря - Иван Владимирович Пырков
Батька подумал-подумал, вытащил чугунную эту штуковину из песка и бросил в наш чехол с удочками.
– Хорошая штука, – только сказал. – А если старика увидим – вернем. Все равно в следующий раз сюда, на язя с тобой придем. Так ведь?
– Так, – отвечаю.
А сейчас думаю – того старичка часом не Бреднем ли звали?
В ближний выходной являемся на ту же косу. Рыбаков полно, а его, в плаще и серой кепочке, нет среди них. Ну отец первым делом чугунный колышек в песке обустраивает. А дрын-то не вворачивается. Что такое? Песок же! Любая тростиночка в него входить должна. А дрын не вворачивается.
Чуть правее отец взял, чуть левее, еще на несколько метров вдоль берега прошел и – раз! Чугунная рогулька закрепилась. Принял ее зеленоостровский песочек.
Примостил папа длинную свою удочку, с надсадкой, на чугунную загогулину, присел на стульчик и не успел закурить, как поплавок его в волнах скрылся. Подождал – отец всегда выжидал пару секунд, прежде чем подсекать, – не выныривает. Подсек – а на крючке голавль! Просто красавец! Та рыбалка сложилась прекрасно, и с того самого дня поверил папа, что чугунный колышек рыбное место указывает. Правда, мама, выслушав всю эту историю, заметила не без едкости: «Это не дрын. Это дрюк».
Так и стали мы звать меж собой папину чудесную находку – дрюк. «Сегодня дрюк точно рыбное место указал». «Если дрюк дома забудем, на рыбалку и ехать нечего, хоть возвращайся». «Погода так испортилась, что даже с дрюком едва на ушичку набрали…»
Понимаете, мы всей рыбацкой нашей семьей поверили в чудодейственную силу дрюка.
Дрюк был тяжелым, постоянно норовил продырявить чехол и воткнуться в ногу какого-нибудь пассажира, а хуже того, пассажирки, в троллейбусе или на барже; к тому же имел он обыкновение, если рыбалка шла в заливах, собирать на себя целые космы ила и травы, которые практически невозможно было отчистить, отмыть. И мы сами с папой постепенно стали пропахивать донной тиной. Но эхолотовую свою работу выполнял он исправно. Там, где не желал дрюк втыкаться в дно, не стоило и забрасывать, но там, где плавно входил он в речной грунт или песок, удача ждала почти неизменно.
Отец буквально влюбился в эту штуковину, никогда не выходил без нее на рыбалку, дважды возвращался из города, забыв дрюк воткнутым в тину. И все-таки однажды потерял его.
Ловили по весенней полой воде, прибывающей на глазах, дрюк от течения был накренен и вдруг просто исчез в быстрых водоворотах. Отец и кошкой пытался достать его, и в воду ледяную пару раз залез – да только все тщетно. Нет дрюка, как и не было его никогда.
– Ну и ладно! – в сердцах махал рукой папа. – Ольховые или осокоревые колышки куда лучше. Легкие, из живого материала…
Но в глазах его все равно проскальзывала грусть. И только мама смогла по-настоящему утешить отца.
– Володя, – ласково сказала она, когда папа жалел о головлях и язях, которых не поймать больше без волшебного дрюка. – Володя, вот вы с Ваней завтра на Зеленый поплывете и без всякого дрюка поймаете чудесную рыбину.
Папа лишь грустно улыбнулся.
– Вот увидишь – чудесную!
Так и случилось.
И рыбиной этой оказался сазан. Не очень уж большой, не гигантский, но приличный сазанчик, увесистый.
И такой красивый…
Больше Батька никогда не вспоминал об удачливом своем дрюке.
Дойти до глубины
Отец и мать любили Зеленый остров. Они бывали здесь еще задолго до моего рождения. И помнили его еще другим – помоложе.
А я любил, если на рыбалку с нами отправлялась и мама. С мамой и папой – самые счастливые рыбалки.
Случалось подобное редко, но все же порой, особенно в начале лета, в просторном июне или в середине мая, пока еще можно услышать в островных чащобах соловья и кукушку, мать оставляла домашние дела, откладывала подготовку к бесконечным своим медицинским лекциям и собиралась на остров.
Когда с мамой – все по-другому.
На причал, на тот самый знаменитый шестой причал, откуда отправлялись на Зеленый омики и баржи, мы приходили загодя, не торопясь. Было время постоять, оглядеться, подышать утренней Волгой, а не прыгать в последнюю секунду на палубу, когда уже трап убрали. На барже мама умела выбрать самое удобное местечко. Казалось бы, все они одинаковые, скамейки и скамейки, но нет – на одной ерзаешь, на другой – отдыхаешь, на одной солнце глаза слепит, на другой – затылок щекочет.
Мама всегда брала в дорогу припасы: вкусные бутерброды, чай с лимоном в термосе, яблочки, конфетки. Батька к подобным «нежностям», кроме чая, относился скептически, особенно грозно посматривал на меня, если я разворачивал конфетный фантик. «Эх ты, – как бы говорил он безмолвно, – а еще рыбак, это ж суровое дело, рыбалка-то, черный хлеб промысла, а не прогулка какая…» Правда, вслух ничего такого не высказывалось – отец старался маму не расстраивать, не портить легкого утреннего настроения. Когда еще выберемся все вместе на Волгу?
Мама любила платье с васильками, чаще всего в жаркую пору надевала его, собираясь с нами в маленькое волжское путешествие.
А путешествие на Зеленый начиналось еще задолго до отплытия от причала. Сама дорога на причал являла собой некий сложившийся не за один год церемониал.
Первая баржа отправлялась летом в шесть утра. Это рано. Очень рано, если учесть особенно, что накануне, в субботу, мама обычно работала и возвращалась домой поздно. Но если не попасть на шестичасовой рейс, то придется довольствоваться семичасовым. Целый час будет потерян, прохладная, самая волнующая часть утра уйдет безвозвратно, растворится в синеватом мареве. Вот и довольствуйся полуутром-полуднем. Пока доберемся до места, пока расположимся – и до десяти недалеко. Жара, пекло, упущенное утро. Какая уж там рыбалка! Какие уж там соловьи! Поэтому договаривались сразу: успеваем на первый рейс!
Сначала остановка троллейбусная. Людей случайных тут нет – дачники, рыбаки, странники. И все вглядываются нетерпеливо в дальнюю точку дороги – оттуда должен показаться вот-вот троллейбус – самый первый транспорт в такое раннее время. Троллейбус был синим, и когда он приближался, то мне казалось, что частица Волги приближается к городской остановке. Смотришь на часы – без двадцати шесть, успеть должны минута в минуту!
