Последний человек в Европе - Деннис Гловер

В ту короткую встречу его понимание происходящего вдруг стало полным. Он, например, осознал, что разбросанные булыжники мостовой, о которые он вечно запинался, – признаки наскоро разрушенных баррикад. Затем – полное отсутствие обеспеченных высших классов. В Уигане это казалось предательством, но в Барселоне – уютным, уместным символом чего-то хорошего – возможно, победы. Да, он помнил, как думал в каком-то восторге: вот что такое социализм – это общество, где рабочий класс – на коне. Он приехал в Испанию в поисках сюжета, чтобы обрести славу в качестве корреспондента, а то и написать книгу, но тогда понял, что обязан еще и сражаться.

Уже через неделю аристократичная жена Ная Бевана, Дженни Ли[25], направила его в ополчение ПОУМ, где к нему скоро присоединились и другие британские добровольцы. Через несколько недель приехала Айлин, чтобы вести бухгалтерию и хозяйство отряда. Но хоть ПОУМ и являлась сестринской партией НРП, в Москве ее члены и бойцы считались «троцкистами» или «замаскированными фашистами» и подлежали казни при первой же возможности. Такие планы уже строил человек с прозвищем Карлик Сталина – Николай Ежов, глава тайной полиции партии, НКВД. Но тогда Оруэлл с Айлин еще ничего не знали.

* * *

Фронт республиканцев, Монте-Оскуро, февраль 1937 года. Он сидел на пустом ящике из-под боеприпасов и курил. В это время дня солнце падало в окоп, грея его кости и поднимая боевой дух. Когда первые сражения войны пошли на убыль прошлой осенью, республиканцы и фашисты закрепились на высоких острых хребтах известняка на противоположных сторонах скалистой долины и сидели здесь до сих пор. Это была не столько линия траншей, сколько череда укрепленных позиций в пределах видимости друг от друга – белые утесы с каменными зубцами напоминали ему средневековый замок.

В эпоху пулеметов (даже тех ржавых, которые им достались) почти вертикальный ландшафт обрекал любое наступление пехоты на провал; в результате обеим сторонам приходилось выбирать между простаиванием или самоубийством. По прямой противоположные рваные линии обороны находились метрах в семистах друг от друга, но пешком выходило почти километр. На таком расстоянии пули жужжали над головой бессмысленно и лениво, безобидные из-за прискорбных стандартов испанской меткости. Артиллерия фашистов работала вяло – несколько снарядов в неделю, причем из-за стертых стволов древних пушек то и дело случался то перелет, то недолет. Настоящее оружие и настоящая война – как и настоящие возможности писать книги и репортажи, чем и занимались Хемингуэй и прочие, – были где-то далеко, в Мадриде, и ему не терпелось оказаться там же.

Его караул подходил к концу, когда он услышал перед окопом шуршание: это возвращался через брешь в хлипкой колючей проволоке, натянутой в двухстах метрах от окопа, патруль – такое гордое название носил отряд, ходивший за провизией и хворостом на старое картофельное поле на ничейной земле. Он выкрикнул:

– Seremos!

– Invencibles![26] – последовал отзыв.

Когда патрульные соскользнули в окоп, послышался шум аэроплана. А на их части фронта это могло означать только одно: фашистский аэроплан. Все самолеты, поставленные русскими, воевали под Мадридом – там у коммунистических отрядов были и русские танки, и артиллерия, и даже сносные винтовки. Зачем Сталину вооружать троцкистов в Испании, размышляли члены ПОУМ, если в то же самое время он казнит их в Москве? Если б Оруэлл только знал, на что подписался!

Он махнул пулеметчикам – те подхватили свое древнее французское орудие и перетащили на открытую местность, чтобы установить на камне и нацелить в небо. После десятка выстрелов магазин, как обычно, заклинило. Выковыривая толстую пулю, они заметили, что с древнего биплана сыпется что-то белое и блестящее. Газеты.

– Можно пустить на растопку, – сказал он, и люди засуетились под безобидным ружейным огнем по всему хребту, собирая упавшие стопки. Это была фашистская газета «Херальдо де Арагон». Ее перевели те из них, кто знал испанский получше, но основное Оруэлл понял и сам: Малага пала. Они не поверили ни слову. Однако к вечеру из тылов просочились слухи, что это правда – и хуже того: коммунисты заявляли, что город предали анархисты и ПОУМ[27].

С наступлением темноты он добрался до койки на каменистом полу блиндажа, вырытого в склоне известнякового хребта. Там он и лежал по соседству с храпящим пулеметчиком Рамоном, когда внутрь сунулся командир – Боб Эдвардс из верхов НРП.

– Нас атакуют.

Они помчались по ступенькам сквозь туман, круживший у ног, словно холодный ручей, и встали на стрелковую ступень. Фашисты подвезли новые пулеметы – Оруэлл насчитал пять линий трассеров – и вели огонь ближе обычного. Они начали стрелять, целясь во вспышки, практически вслепую, а вокруг, довольно далеко, падали снаряды, половина из которых так и не взорвалась.

Вдруг звук рикошетов раздался сзади – их окружили! Внутри все похолодело – в этой войне пленных не берут. Но угроза тылу оказалась их собственным пулеметом, спутавшим цель. Их Гочкисс тут же заклинило, и не осталось ничего, кроме как встать во весь рост под обстрелом и идти в штыковую. Когда ты под огнем, осознал Оруэлл, то думаешь, не когда в тебя попадут, а куда, из-за чего все тело напрягается и приобретает чрезвычайно неприятную чувствительность. Через час-другой драмы атака заглохла, и наутро они увидели, что это был какой-то патруль, и то скоро отступивший. С их стороны – всего одна жертва с легким ранением. Но эта стычка, пусть даже жалкая и непримечательная, все же была его первым настоящим столкновением с фашистами.

Через два дня у себя в блиндаже они с Бобом Смилли изумленно слушали, как Эдвардс переводит репортаж об этой фашистской атаке, напечатанный в газете ПОУМ «Ла Баталья».

– «В большом сражении в ночь на 20 февраля, – читал Эдвардс, – наши ряды у Сарагосы отбили крупную атаку фашистов. Прославленный состав 29-й дивизии под командованием товарища Роберта Эдуардо отстаивал окопы, как львы, сдерживая пулеметами и бомбами несметные волны фашистских штурмовиков при поддержке кавалерии и танков. Если бы не смелость, проявленная доблестными англичанами, фашисты прорвали бы наш фронт, открыв дорогу на Алькубьерре и даже Барселону. Эта славная победа вновь показывает превосходство международной солидарности рабочего класса над завербованными приспешниками фашизма…» И так далее, товарищи. Тут есть и про юного Боба – «сын знаменитого предводителя рабочего класса», и так далее и тому подобное. Даже цитата из Ленина!

– Ну конечно, – сказал Оруэлл. – Без цитаты от Самого и публиковать нельзя.

Смилли хохотал.

– Очевидно, писал какой-нибудь бумагомарака в Барселоне или Мадриде.

– А то и в Лондоне, – прибавил Оруэлл. – Чистая фантастика. Сомневаюсь, что отсюда до самого