Восставшая из пепла - Николай Ильинский
— Наврал Оська! — отмахнулся Виктор. — Он предатель!
— С этим я полностью согласен, он — предатель, — капитан встал, поправил назади гимнастерку. — Но в данном случае я ему верю… Вы ведь встречались с ним на фронте?
— Да, перед самым наступлением на Курской дуге… Двое старших офицеров и он, младший лейтенант, по нашим окопам ходили…
— Это были немецкие диверсанты?
— Откуда я мог знать!.. У них на лбу такой отметины не было… Тем более, что наша разведка в это время мух ловила!
— А почему вы не сообщили куца следует об этом Оське? Разве он не вызвал у вас подозрения?
— Вызвал!.. И я сказал об этом лейтенанту Герасимову, а потом парторгу батареи сержанту Елагину Ивану Федосеевичу, просил, чтобы они поинтересовались, есть ли где в штабе полка или дивизии такой младший лейтенант, как Огрызков Осип Свиридович?
— И что?
— Герасимов в том же бою погиб, а парторга ранило в руку, получилось заражение крови и в госпитале, как мне стало известно позже, он умер… Да вы найдите Чугункова, если он жив, он все подтвердит…
— Попытаемся найти… А пока, лейтенант, дело твое темное…
— Вы все говорите про Оську, если можно, устройте мне с ним очную ставку…
— Да, твой Оська был арестован еще в Германии, прикинулся репатриированным, но его разоблачили… Во время транспортировке в Союз, он сбежал… Теперь находится в розыске… — капитан еще раз перелистал документы Виктора. — Кстати, вы коммунист!..
— На Курской дуге перед боем в партию приняли… Но вы спросите, кто давал мне рекомендацию…
— Спрошу, да!
— Инструктор политотдела соединения, мой бывший учитель, капитан Константин Сергеевич Забродин… Но он тоже убит! Как и парторга Елагина нет, который давал мне вторую рекомендацию… Небось, скажете, куда ни кинь, всюду клин!
— Нет, не скажу… Скажу лишь то, что поскольку в вашем кармане имеется партбилет, задерживать вас не имею права, хотя и жалею об этом, — искренне беспомощно посмотрел Круподеров на Виктора. — А по сему пусть сначала райком партии решает, а потом придет и мой черед… Да, лейтенант, — сделал он ударение на слове «лейтенант», — я знавал немало волков, одетых в овечьи шкуры: в оккупации служили фашистам, а потом напялили на себя форму офицеров нашей доблестной армии…
— Ко мне это не относится, товарищ капитан…
— Точнее, гражданин следователь, привыкайте Званцов… Идите… Пока! — зло ухмыльнулся Круподеров и погрозил ему пальцем, кивая на дверь.
Оказавшись на улице, Виктор почувствовал легкое головокружение, неожиданно заболело в груди, именно там, куда угодил осколок, и в правом ухе еще больше заклинило слух. «Надо бы к врачам сходить, — подумал он, направляясь в сторону райкома партии. — Легкое, наверно, еще не совсем зажило, — а потом он вдруг отреченно подумал: — А зачем? Зачем к врачам?…» И ему показалось, что он в одно мгновение потерял смысл жизни, призрачная мечта, трепетавшая где-то в глубине души, как легкий пар весной над оттаявшим полем, исчезла — впереди осталось нечто смутное, неопределенное. Трудности минувшей войны, когда каждый раз, идя в бой, шагал и полз навстречу смерти, которая смотрела на него испуганными глазами немецких солдат и раскаленными стволами жаждущих крови автоматов, — это все стало не в счет. Он отныне пока подозреваемый изгой, а завтра, возможно, тюремная решетка с металлическим визгом и скрежетом закроется за ним. «Нет, — прошептал Виктор сам себе, — расстрел был бы подарком судьбы… Щелчок — и конец всем мукам, из которых самым тяжким было слово: «предатель». Страшили Виктора два момента: старики-родители, с кем они останутся и каково им слышать, за какие преступления наказали сына, и еще — он, может быть, не увидит Екатерину. Ее образ уже начал тускнеть в его памяти.
В помещении райкома партии — хоть шаром покати. Чахла за столом в тесной комнатушке лишь женщина средних лет — технический секретарь. Все начальство моталось по колхозным полям и почти пустым фермам, пытаясь пока даже не восстановить, а хотя бы сохранить то, что осталось после оккупации. Женщина внимательно почитала поданные Виктором документы, мило улыбнулась, мельком взглянув на ордена и медали такого ладного, но очень, как ей показалось, не в меру грустного лейтенанта, записала данные в картотеку и отпустила.
— Вам сообщат, когда прийти в райком, — подарила она напоследок Виктору широкую улыбку.
Он вышел из здания райкома, теряясь в догадках, когда его могут вызвать, — завтра, послезавтра, через месяц? А ему все это время переживать, не спать ночами? Потолкавшись в магазинах, в которых пустые полки, словно голодные рты, были широко раскрыты и, купив полкилограмма слипавшихся конфет-подушечек, кои завернули ему в отрывок вчерашней «Правды», он направился домой, в Нагорное. Транспорта по пути так и не появилось, и ему пришлось добираться до родных пенат, как он шутил, на одиннадцатом номере — на своих двоих. Хорошо, что Нагорное находилось в семи верстах от райцентра.
Из Подгорного Виктор не пошел обходной, покрытой слоем горячей меловой пыли дорогой, хотя было бы не так утомительно, но далековато, а полез напрямую, на крутую гору. Изрядно вспотев и закашлявшись, он поднялся наверх и увидел церковь. Она, словно изваяние апостола, возвышалась перед ним и благословляла. Лик Божьей Матери над входной дверью подействовал на его душу успокоительно. И даже встреча в военкомате с Круподеровым показалась ему такой мелочью, о которой и думать-то не стоит. В проеме на самом верху колокольни было пусто. «Как же я забыл, — шлепнул он себя ладошкой по лбу, — ну и долбня! Я же знаю, где примерно спрятан старый звонкий колокол!»
Отца Серафима не было в церкви. Разоблачившись, он в доме, расположенном рядом с храмом и переданном ему для проживания, влажной тряпкой вытирал то ли старинные, весьма ценные, то ли просто старые, заброшенные и запылившиеся от времени, иконы.
— Извините, батюшка, — остановился Виктор у порога, придерживая приоткрытую дверь в комнату.
— За что извинять? — удивился священник. — Милости прошу, — он вглядывался в лицо вошедшему, вспоминал. — Если не ошибаюсь, Званцов?
— Званцов…
— По обличию вижу — Званцов! Но кто? Иван? Тот постарше будет… Александр? Что-то не то… Виктор? Виктор Афанасьевич!
— Да, я Виктор… А вы — Артем… Сапожников Артем! Помню… и отца вашего помню, и матушку… Однажды они долго с моей мамой сидели у ворот на лавочке и о
