Алфавит от A до S - Навид Кермани
– «Трио» были феноменом именно в своей немецкости! – выкрикивает хозяин под звуки «Сабина, Сабина, Сабина». И это правда: невозможно представить себе, чтобы участником этой группы был мулат, чернокожий или хотя бы француз. Эта пластинка точно передает дух старой Федеративной Республики Германии, какой ее вскоре законсервировал Гельмут Коль, с романтикой южных морей и упорядоченным весельем: дамы в центр, господа по периметру. Разве что уют, шлягерные мотивы и пресловутое «да-да-да» смешались с дадаизмом.
– Но дадаизм, – вставляю я в мужской разговор, – тоже принадлежит к сути немецкой культуры.
Маршевая музыка ускорена панком и доведена до вселенской печали юмором Бастера Китона, который невозможно перевести на другие языки, и все это под аккомпанемент литавр, колоколов и двухнотного баса.
Турне по деревням, разогревы в музыкальных магазинах по вечерам, почти нигде больше пятидесяти или ста слушателей, случайно среди них оказался Клаус Форманн, графический дизайнер «Битлз», и всего одна-единственная пластинка, благодаря которой их личный адрес и телефон неожиданно разлетелись по всему миру. После этого «Трио» смогли выпустить только «Туралуралу». Барабанщик спился, гитарист скончался на Майорке, выйдя на пенсию по инвалидности, а вокалист начал петь шлягеры, выдавая это за иронию.
Хозяин заведения – возможно, слегка преувеличивая, – утверждает, что это одна из величайших загадок в истории музыки и творческого вдохновения: как трое никому не известных людей из Гроссенкнетена смогли создать пластинку, на которой рок-н-ролл звучит по-немецки, причем это было сделано один раз – и больше никогда.
– По-федеративно-немецки, – назидательно добавляю я, всезнайка.
216
Определение ненависти в словаре Дуден слишком общее: «особенно интенсивная форма неприязни». Ненависть направлена не столько на слабых, таких как меньшинства или угнетенные, обманутые или покинутые. В первую очередь она направлена на тех, кто кажется превосходящим, иначе говоря, на тех, кого невозможно уязвить, будь то оккупанты или любимый человек, который не отвечает взаимностью. Ненависть – это не то же самое, что ресентимент. За исключением психопатов, которые видят угрозу в самой инаковости, едва ли какой-то белый человек действительно ненавидит черных; он скорее их отвергает, не доверяет им или считает их отсталыми, не хочет, чтобы они жили по соседству.
Однако в Палестине я столкнулась с ненавистью к Израилю среди самых обычных, по своей сути, мирных людей, и даже среди детей – чистая, необдуманная ненависть. Ненавидящий, конечно, хочет причинить боль, хочет разрушить, но движущей силой его разрушительных действий является не садизм, то есть удовольствие, а скорее мнимая или настоящая беспомощность. Ненавидимый не должен наслаждаться своим триумфом, он должен хотя бы разделить твои страдания, почувствовать твою боль на своей шкуре. Воображаемая или нет, но вина лежит на нем за то, что ты выпал из этого мира. Причем почти неважно, сделал ли ненавидимый что-то сам или же его просто отождествляют с коллективом, ответственным за несчастье, – будь то Запад, евреи или все те, кто не осуждает ненавидимого, а значит, встает на его сторону: его друзья, родители и особенно та «шлюха», которая его соблазнила, – она, в частности, является самым большим грязным пятном. И наоборот, мерзким можно считать только того, с кем изменила тебе жена; в своих мыслях ты не удостаиваешь соперника даже имени, он лишен каких-либо человеческих качеств и уж тем более романтических чувств. А что, если соперник – женщина? Тогда презрение распространяется и на твой собственный пол.
Среди всех политических событий, которые Грин бесполезно записывал, есть одна запись от 15 января 1986 года, которая остается актуальной до сих пор и которая снова всплыла в моей памяти сегодня, когда он узнал о моих ночных прогулках: «В любви прежде всего происходит встреча с другим, вторжение в его мир. Как только появляется вожделение, раю приходит конец. – Между нами почти не было ни прикосновений, ни слов, ей было чуть за двадцать, она была больше галлюцинацией, а он больше не был моим мужем – то есть все происходило без причины и ради ничего [74]. – Чувственное желание разрушительно. Ненависть часто связана с сексуальным влечением. На самом деле преступления на почве любви – это преступления против собственности. Преступник – одновременно и вор, и украденный объект».
Типичные геноциды двадцатого века – против гереро и нама, армян, евреев, тутси – не были совершены в состоянии аффекта. Они были хладнокровно спланированы и осуществлены, словно в бойне, поскольку жертвы больше не считались людьми; разве что при убийстве детей солдаты могли колебаться. Как бы грубо это ни звучало, у всех геноцидов была рациональная цель, например создание национального государства или завоевание территории. Ненависть же не является стратегической; ненавидящий знает, что унижает себя, изолирует, вредит себе, делает себя ничтожным, разрушает свою репутацию – но ему все равно.
Главное – увлечь ненавистного человека в пропасть и вместе с ним всех, кто к нему принадлежит, так же как Бог карал свой народ до третьего и четвертого колена. И действительно, против ненависти, только против ненависти, невозможно защититься – ни человеку, ни народу. Как древнее проклятие, она прилипает к тебе, проникает внутрь, изматывает – в этом и только в этом смысле в ненависти есть рациональность. Ты знаешь, что удовлетворишь ненавидящего, только если ответишь на его ярость, потому что тогда вы наконец будете равны.
– Удали письмо, – советует сестра, – удали его еще раз из корзины, чтобы ты никогда больше не могла его прочитать, и ни в коем случае не отвечай на него.
«Женщины занимали значительное место в моем детстве, – продолжает Грин в том же абзаце. – Одна из них, Эмили, подруга моей сестры Элеоноры, была настоящей красавицей. Я до сих пор помню звук ее хрипловатого голоса. Перед глазами у меня до сих пор стоит ее образ. Однажды она, очень элегантная, в большой белой шляпе с кружевами, пришла на рю де Пасси. Когда она уходила, я последовал за ней в лестничный пролет и прижался губами к тому месту, куда падала ее тень».
217
Книги авторов на букву I занимают едва ли больше полуметра на книжной полке. Иными словами: не так уж много книг, за обложками которых скрываются неизведанные миры. Тем более мне следует быть строже к себе, вспоминая «Воспоминания о Гансе», иначе я еще свои собственные книги начну выдавать за открытия. Ибсен, Исигуро и Иммерманн отпадают – несмотря на то что я бы с удовольствием перечитала их. Беру книгу грузинского автора, которую заказала для
